Великое [не]русское путешествие | страница 19



Уже попал в медвытрезвитель драматург Е. В., молочный враг поэта. Смягчающим обстоятельством было, что драматург, теперь автор сценариев факельных шествий, нигде не работал никогда и продолжал нигде не работать все одиннадцать лет разлуки с врагом, поэтому на службу не сообщили.

Уже как-то приелось подымать упавших в обмороки прохожих на Невском проспекте. Уже популярный в известных кругах режиссер площадных действ Коля Беляк[79] серьезно ушибся, брякнувшись об пол легендарного кафе «Сайгон»[80]. — «Эк вас, батенька, перекосило», — сказал заботливо склонившийся над телом военврач Армии Обороны Израиля, человек начитанный.

Уже на корректный, на недурном английском, вопрос отрока-фарцовщика: «Сэр, простите, сэр, вы что, сэр, наш русский сэр?» — поэт иудейский устало махнул: «Кажется, уже да…»

Уже в ресторане ВТО (ныне столовая Союза театральных деятелей РСФСР) некий визуально-раньше-знакомый деятель РСФСР разлетелся к некому откуда-то-смутно-визуально-раньше-знакомому целоваться:

— Ты?!

— Да, — сказал Генделев, уклоняясь от засоса.

— Леонтьев!

— Да, — сказал Генделев, — Леонтьев.

Уже прилетел из Йошкар-Олы, сорвав командировку и тем поставку сляб[81] в северную зону СССР, лучшайший друг Женька по кличке Жо Гималайский, прыгун тройным и несравнен, и другие лучшие друзья оформляли ему фиктивную госпитализацию в Скворцова-Степанова[82] с диагнозом психастения. (Он лег туда с тем же диагнозом по отбытии поэта, хотя уже «до» жаловался, что больше-де не может.)

Слухи ползли по Санкт-Петербургу.


Передавали, что (навсегда) приехал (вариант — попросил политического убежища) шишка из Мосада некто Генделев, лично организовавший Сабру и Шатилу[83]. Кое-кто одобрял;

уверяли, что наш Генделев в единоборстве сбил два наших самолета. Генделев не опровергал;

утверждали, что Генделева будут печатать в «Октябре», — Генделев опровергал с негодованием;

уже перекрестилась из толпы Первая поэта, первая комсорг, а ныне парторг идеологического вуза и поклонница перестройки Наина Олеговна, с которой, юным комсоргом, Миша терял обоюдную невинность на скамейке Марсова поля, где лежат герои, в тридцатиградусный мороз… — Христос с тобой, сказала она, старенькая, и прослезилась;

уже с телефона родителей снимали трубку, чтобы папа немножко поспал, но телефон все равно ритмично звенел. И некоторые предложения были настолько недобросовестны, что Генделев молк;

предлагали отвести многомоторную лодку-катамаран на плаву Муленьке в