Великое [не]русское путешествие | страница 12

— …Оторвали ему гады серебряные струны, — надрывно прошептал псевдотаксист.

— Кому? — отшептал назад Генделев.

— Володе Высоцкому.

«Вот она, слава, — придя в себя, горько зазавидовал иерусалимский литератор. — Фиг на меня креститься будут! В Иерусалиме-то?.. И где он — о Иерусалим?»

Меж тем в экипаже беседовали. О том о сем. Звать — «Павлик». Соляр нынче дорог. Дороги наши совдеповские — сам секешь — говно. (Секу: «хара»[47] — аккуратно перевел себе «Миша».) Работа наша — грязная (еще бы!..). Любитель-Высоцкого-Павлик поинтересовался, как обстоит дело с телками в Тель-Авиве, Миша успокоил.

Когда бричка подкатила по известному адресу, где проживала бывшая жена брата бывшей жены задержанного, прояснилось, что будет Павлик приводить приговор в исполнение собственноручно, что расплата (шма, Исраэль![48]) близится и что она неизбежна. Расплата и осуществилась — тремя парами (опять) — колготок в цветочек, импортных, (с шука Бецалель[49], по два шекеля штука), одноразовой бритвой (прошли и канули благословенные времена «Мальборо», о Шалва, Шалва! Где ты, земляк? Где бы ты ни был — мы помним о тебе, Шалва!), так вот: тремя парами колготок, бритвой одноразовой — одна — и, подумав, открыткой с видом города Афула; и еще двумя — свобода, если разобраться, дороже! — гонконгскими контрацептивами.

Совокупно рублей на сто двадцать плюс крестное знамение, — мрачно учла бывшая-жена-брата-бывшей жены, когда, воротясь со службы, застигла у своих дверей бывшего-мужа-сестры-бывшего мужа, разинувшего пасть во сне.

Путешественник дрых на сумах поклажи, а вокруг него прыскали и перепихивались локтями октябрята. Экскурсию по путешественнику вел никогда им невиданный, бо увидел свет по убытию дяди из пределов России, племянник Янечка. Племянник Янечка очень переживал, на каком языке будет он разговаривать с Дядей Михаилом Из Америки (слово «Израиль» в непрочной семье прочно табуировалось), но успокоился после первых же инвектив заграничного родственника. Хотя некоторые, наиболее простые слова разбуженного ребенок из хорошей, интеллигентной семьи слышал впервые.

А еще через миг, подобный обмороку, дядя Михаил сидел на московской кухне — и пробовал.

Нет, не голод он утолял, — утешал он ностальгию гастрономическую, взлелеянную годами разлуки. Ибо:

если мир есть дом, то родина — кухня. «С молоком матери». «Родительский очаг». «Горький хлеб сиротства» (вариант — «чужбины»). «Сладкий дым отечества». «Сладко пахнет труп врага» (вариант — «белый керосин»