– Ты когда-нибудь бывал на представлении в театре? – спросила я, когда мы оба уже опустились на мягкое сиденье экипажа.
– Бывал, и часто.
Он велел кучеру трогать.
– И какие пьесы ты смотрел?
Он наморщил лоб, вспоминая:
– Я не припомню ни одного названия. Должно быть, они были так себе.
– Совсем ни одного не помнишь?
Морщины на его лбу стали еще глубже.
– Боюсь, что нет.
– Как я рада! – во мне снова вспыхнула надежда. Судя по всему, в искусственно вживленных ему воспоминаниях имелись большие пробелы. И это означало, что настоящая память где-то в нем еще жива.
Он взглянул на меня, пораженный моим пылким возгласом.
– Почему тебя так радует моя забывчивость?
– О, хм, нет, я хотела сказать, как мило с твоей стороны, несмотря ни на что, пойти со мной в театр. Пусть даже тебе это прежде не доставляло удовольствия.
Немного робея, я искоса рассматривала его.
– Между прочим, ты сегодня отлично выглядишь.
И правда. В приталенном сером с синеватым отливом камзоле, элегантной шляпе с пером и до блеска начищенных ботфортах вид у него был действительно впечатляющий. Мне нравилась мужская мода семнадцатого века, по крайней мере на Себастьяно. Эта одежда ему потрясающе шла. Еще немного, и я бы со вздохом прильнула к нему.
Казалось, он что-то почувствовал и нахмурился. Наверно, я смотрела на него слишком влюбленными глазами. Он мне как-то рассказывал, что не любит женщин, которые сами липнут к мужчинам. Ему всегда больше нравились независимые и ершистые.
– Именно это вместе с твоим чувством юмора меня с самого начала больше всего и привлекло, – сказал он. – Что ты такая ослица упрямая, а не из тех, что глазки строят.
Я тут же перестала пялиться на него и принялась с напускной небрежностью рассматривать свои ногти. За последние, полные стресса дни я сгрызла их почти до основания. Выпускной экзамен по математике уже не пошел им на пользу, а остальное довершил Париж, прежде всего Париж этого столетия.
– Ты грызешь ногти, – констатировал Себастьяно.
– Да, когда у меня стресс, – вместо слова «стресс» я произнесла «трудности», что в данном случае одно и то же. Преобразователь хорошо чувствовал нюансы.
– И что же это за трудности? – поинтересовался Себастьяно.
– Ах, их так много, и не перечесть.
– А ты попробуй. Мне интересно.
Я взглянула на него потрясенно и радостно. Он потихоньку начинал оттаивать!
– Ну, хуже всего, что я очень скучаю по дому во Франкфурте. И… по Италии. Прежде всего по Венеции.
Запустив этот пробный шар, я затаила дыхание.
