Итак, империя Цинь рухнула, а вместе с ней и китайский контроль над районами севернее Желтой реки. В неразберихе, сопровождавшей падение Цинь, китайские рекруты бросили границу, и северные варвары снова заняли свои утраченные территории, сделав циньскую стену бессмысленной как оборонительное сооружение. Сыма Цянь писал:
«После смерти Мэн Тяня феодальные правители подняли мятеж против Цинь, ввергнув Китай в эпоху раздоров и беспорядка. Все осужденные, которых династия Цинь сослала на северную границу, чтобы заселить этот район, вернулись домой. Теперь, когда давление на сюнну ослабло, снова стали проникать к югу от изгиба Желтой реки, пока не расположились вдоль старой границы Китая».
Именно в этот момент истории китайских рубежных стен в Ордосе и Внутренней Монголии появляется новая пограничная сила: сюнну, политически единая и эффективно руководимая армия воинов-кочевников, способная досаждать Китаю больше, чем любое из разрозненных северных степных племен в предшествующее тысячелетие.
Почти сразу после падения Цинь, когда морализирую-" щее конфуцианство заменило прагматичный легизм в качестве общей политико-теоретической основы китайского государства, династия стала олицетворением тирании, ее история — и ее стена — предметным уроком того, как не нужно управлять Китаем. В остро критическом эссе, озаглавленном «Ошибки Цинь», ханьский ученый Цзя И (201–160 годы до н. э.) развивал следующую идею: государство Цинь развалилось, так как «не сумело продемонстрировать гуманность и добродетельность или понять существующую разницу между военной и консолидирующей силами». Император Цинь «верил в душе, что при мощи столицы за проходами и металлическими стенами, протянувшимися на тысячу миль, он заложил власть для своих потомков на десять тысяч поколений». В глазах более поздних китайских политических мыслителей и историков крах Цинь являлся идеальной иллюстрацией главного заблуждения сего абсолютного правителя, будто сила — огромные армии, страшные законы и длинные стены — без добродетели способна отстоять империю.
Не то чтобы это как-то остерегло ханжей Хань и фактически все другие династии после нее проводить ту же самую пограничную политику: как только становилось возможным, а зачастую когда этого себе и позволить было никак нельзя, они строили длинные, дорогие и в конечном счете столь же ненадежные стены.
Глава третья
Ханьские стены: Plus да change
Примерно в 209 году до н. э. Тоумань, шаньюй, или межплеменной вождь монгольских сюнну, столкнулся с дилеммой наследования. Отдавая предпочтение младшему сыну перед законным наследником, Маодунем, он хотел устранить старшего сына и поставить у власти своего любимца. Явно не желая слышать ни о каких не по-родственному жестких мерах вроде убийства, он решил отослать Маодуня в соседнее племя юэчжи в качестве заложника, а затем напал на них в надежде, что соседи в отместку убьют его сына. Как оказалось, к несчастью для Тоуманя, Маодуню удалось украсть одного из их самых быстрых скакунов, бежать и в конце концов вернуться домой. Восхитившись его отвагой и дерзостью, отец дал ему под начало десять тысяч всадников.
