Назначение стен, однако, полностью зависит от того, где их строят. Отгораживание стенами постоянно населенных территорий, таких как города или сельскохозяйственные земли, от, скажем, набегов скотоводов-кочевников, несомненно, является оборонительным замыслом. Но ведь и Марокко, и Израиль построили свои стены вдали от собственных территорий, что сделало их совершенно бессмысленными с точки зрения обороны: марокканская стена находится в сердце Сахары, а девяносто процентов израильской ограды алчно сворачивает с «зеленой линии» границы между Израилем и оккупированными территориями, вгрызаясь в палестинские земли. По завершении строительства ожидается, что стена отрежет пятнадцать процентов территории Западного берега реки Иордан и двести тысяч палестинцев от основного скопления палестинских поселений на Западном берегу. Неудивительно тогда, что обе стены осуждаются населением районов, на которые они покушаются, и международными правозащитными организациями как стены «оккупации», «позора и мучений». Смысл рубежных стен древнего Китая тоже можно пересмотреть в этом свете: последние интерпретации назначения Великой стены настаивают на том, будто она была призвана защитить миролюбивых китайских земледельцев и их цивилизованные города от свирепых грабителей-варваров. Однако стены, построенные еще в первом тысячелетии до н. э., далеко заползают в монгольские степи и соляные пустыни северо-западного Китая, на сотни километров от обрабатываемых земель. Они выглядят не столько как защита территории, сколько как средство ее отхватить, и предназначены для того, чтобы позволить китайцам управлять народами, чей образ жизни отличается от их собственного, а также контролировать доходные торговые пути.
Пограничная зона между северным Китаем и тем, что лежало за ней — Маньчжурией, Монголией, пустынями Синьцзяна, — часто служила ареной агрессивного китайского империализма, и взгляд сквозь тысячелетия китайской пограничной политики решительно подрывает возвышенную теорию о том, будто Великая стена является монументом китайскому миролюбивому духу и принципу «живи сам и дай жить другим». Во времена большинства династий и на протяжении почти всей истории языком китайской пограничной политики и пограничного управления являлся грубый язык воинствующей ксенофобии и чувства культурного превосходства: пограничным чиновникам даются такие титулы, как «Военачальник, Который Сокрушает Презренных», а их цитадели называются «Башня Для Сдерживания Севера» или «Форт Для Удержания Границы». Изначальное наименование одного из проходов на северо-западе, «Форт, Где Убивают Варваров» (Шахубао), в конечном счете, даже по стандартам императорского Китая, было сочтено неполиткорректным, и иероглиф «ху», означавший «варвары», заменили в названии однозвучным иероглифом, означавшим «тигр». Даже на кровельной черепице, найденной неподалеку от северной границы Китая, обнаружена надпись, однозначно извещавшая проходивших мимо людей о том, что «все иноземцы покоряются».
