— Ты только посмотри, в каком свинарнике мы живем! — причитала Джордж. Я помалкивал — зная наперед, что последует. Джордж хватала хозяйственные перчатки и затевала Большую Уборку. — Не лезь ко мне, пьяная рожа! Я привожу в порядок наше гнездышко!
Жужжал пылесос, гремела посуда.
Однажды она взялась красить стены на кухне. Кухня и по сию пору на треть подновленная. И видно, на каком именно мазке «прозрение» оставило Джордж, и она позволила себе маленький глоток джина с тоником, потом еще один и еще один…
Беда была в том, что практически каждый вечер нас звали на вечеринку, на юбилей, на шампанское после премьеры или после концерта, на прогон для прессы с последующей пьянкой и так далее.
В самые скучные недели выдавался перерыв на вечер-другой.
Угощали все кругом — группы, о которых я писал или которые продвигала Джордж. Были еще фестивали, церемонии награждения…
Словом, что ни утро, мы просыпались с чугунными головами.
И смеялись, вспоминая те обрывки вчерашних событий, которые застряли в наших проспиртованных мозгах.
Естественно, посуда не мылась неделями, кухня стояла недокрашенная, пыль на всем лежала шубой — в том числе и на пылесосе.
И начало новой жизни отодвигалось в далекое будущее.
Проснувшись в одно такое утро, когда начало новой жизни и не брезжило, я увидел голую Джордж, которая, тихо поскуливая и шатаясь, брела от нашей кровати к двери. Я обалдело смотрел на ее задницу, из которой что-то свисало.
Пустая бутылка «Джека Дэниелса»!
И тут всё вспомнилось: наша любовь втроем… я, она и «Джек Дэниелс». Она с ним в заднице так и заснула.
Что-то мне подсказало, что лучше лежать молчком и не рыпаться. И действительно, из кухни раздался вопль-стон Джордж, залп ругани… затем звон бутылок, звук чего-то льющегося… Это Джордж сливала в раковину все наши запасы алкоголя.
Заступиться за них означало получить бутылкой по голове.
А для бутылки по голове час был слишком ранний — это приключение я всегда оставлял на после ужина.
Вот разница между мной и Джордж, думал я, забравшись по макушку под одеяло.
Я бы в такую горестную минуту кинулся искать утешения у нее на груди.
А она переживает в одиночку.
И злится на меня.
Я бегу к ней — как к товарищу по несчастью. Она бежит от меня — как от причины ее несчастья.
Что я мерзавец — она права. Но, если по совести, она ведь тоже причина своего несчастья. Мы с ней враги самим себе, а потому, автоматически, товарищи. Враг моего врага — мой друг. Это сложно понять, однако после второго стакана очень даже ясно. И когда она оборачивает свой гнев против меня, она просто находит козла отпущения. Я громоотвод для молний, которые должны были бы испепелить ее саму.
