Максин сидела, охватив руками понуренную голову.
У Джордж был вид женщины, ноги которой зажало в горящем автомобиле.
То, что происходило, был чистейший ужас. Жутчайшая жуть.
Мы выступали хуже, хуже, хуже…
Но в тот вечер, когда Мидж впервые брякнул про линию Мажино, мы превзошли самих себя.
До того надрались, что дважды сыграли «Пороховой заговор».
Однако публика попалась культурная, и никто нам ничего не сказал.
Эрик весь вечер играл с одной порванной струной (а у басовой гитары их всего четыре).
Джонни соображал так плохо, что не попадал в ритм.
А Миджу память отшибло — тараща глаза, он или строфы пропускал, или импровизировал, или просто молчал под музыку.
Даже техника подвела — ближе к концу вырубилась и оставила нас без звуковых эффектов. Но к этому времени из зала уходили последние страстотерпцы.
Когда этот кошмар наконец закончился, мы за сценой сразу же сцепились. Теперь я наехал на Миджа.
— Это что за срань была?
— Какая такая срань?
— Сам знаешь! Что ты себе позволил в начале шоу? Ты бы им еще прямо сказал, что мы дерьмо! И послал бы их к такой-то матери — мол, валите из зала, вас надули! Если б они тебя послушались, нам вышло бы серьезное облегчение — вообще не пришлось бы играть для этих козлов!
— Да что я такого сказал? — оборонялся Мидж. — Мы всегда начинали с подобного прикола. И всегда он работал!
— Разница в том, что раньше мы не были дерьмом, хотя про нас писали — дерьмо. А теперь мы на самом деле дерьмо…
Тут встрял Эрик:
— Правда, что «Нью мюзикал эспресс» именно так про нас написал? Что мы — как эта самая линия?
— Да, старина, именно так, — кивнул Мидж. — Эрудиты, мать их. Раньше писали про нас, что мы дерьмо. А теперь — линия Мажино. Я только их слова повторяю. Как всегда.
— Пусть они чего угодно про нас пишут, — заорал я. — А ты, долбоёб, не смей повторять!
— Ты просто срёшь смотреть правде в глаза! — закричал в ответ Мидж.
Мы были готовы вцепиться друг другу в горло. Именно в этом состоянии нас застала Джордж. Взрыв на фабрике по производству ругательств. Она так и замерла на пороге гримерной.
— Что за говенная манера изговнять всё перед тем, как наш долбаный бэнд начинает свой долбаный концерт? — орал я.
— Не воняй! По-твоему, наш долбаный бэнд чего-нибудь стоит? Мы сдохли и разлагаемся на глазах. Ты сам сказал — мы дерьмо.
— Да, мы дерьмо! Но я не говорил, что мы говно. А ты, Митчелл, говоришь — мы говно!
Повторяю, мы были сильно на рогах, когда все эти стилистические тонкости очень и очень понятны.
