— Да, меня зовут Хайди. И это мое настоящее имя.
Вышел неубедительный мышиный писк.
Но я чувствую себя такой больной и жалкой, что нет никаких человеческих сил глянуть Фортуне в глаза и оторваться по полной: «Что цепляешься, падла, сунь свой язык себе в жопу, если в пасти не помещается!»
Фортуна коротко оглядывается на остальных и говорит нормальным тоном, без подколки:
— Мы тут хотим тебя кое о чем попросить.
«Кое о чем попросить» звучит менее угрожающе, чем «кое-что сказать».
Тут же вспоминается сцена из какого-то фильма про тюрьму — там одного головастого парня другие заключенные нарядили писать за них письма домой. Как он ни отбивался, а таки стал тюремным письмописцем.
Может, и эти на меня что-то навесить решили — мол, раз ты такая умница-разумница и надутая зазнайка, мы тобой возьмем и попользуемся.
Я не хохочу и не матерюсь, как они.
Я не костерю последними словами посетителей и жадных халявщиц-официанток.
У меня нет детишек непонятно от кого и миллиона неудачных романов.
Сиськи не мешают мне проходить боком в дверь, и мое тело не безобразит ни одна татуировка.
Даже кольца в пупке — и того у меня нет!
Естественно, неприступная задавака! Воображает себя умней других!
К сожалению, на самом деле я не шибко умная и более приступная, чем хотелось бы, и имела однажды глупость проколоть себе бровь. Кончилось это нагноением, потому что пирсинг мы затеяли с моей подругой Лорой по пьяной лавочке, в моей спальне, раскаленной иглой. Где теперь эта Лора? Небось уже замуж выскочила…
Из стереоколонок бухтит «Кто эта девушка?». Я дурею от Мадонны, от запаха детской присыпки, курева и дешевых духов. Меня подташнивает, и, чтобы не грохнуться, я незаметно опираюсь правой рукой о туалетный столик. Впрочем, даже в таком состоянии я умудряюсь выглядеть надменной, поэтому я сознательно расцветаю самой доброжелательной улыбкой и говорю:
— Пожалуйста, просите.
— Это по поводу этой штуковины, — говорит Фортуна и показывает куда-то вверх за мою спину.
У меня перед глазами все плывет и качается. Я поворачиваюсь, смотрю вверх и недоуменно спрашиваю:
— По поводу какой штуковины?
— Да этой долбаной камеры, дорогуша! Шпионят за нами из Интернета. Мы надеемся, что ты за нас словечко замолвишь.
— Замолвлю за вас словечко? — повторяю я, теряясь в догадках, что они имеют в виду. Как же здесь душно, совершенно соображалка не работает!
— Ведь это, можно сказать, прямое нарушение этой… самой… частности. Жизни, значит. Так мало того…
