Она закинула ногу на ногу; на ней только трусики и тонкая туника, через которую просвечивает острый сосок. Второй сосок… залеплен жвачкой.
Я тянусь к плакату, отдираю жвачку.
Но эта дрянь отходит не вся. Клочок остается. Я возвращаю жвачку на место и пробую еще раз. Теперь она отходит вся.
И богиня опять в полной своей красе. Так и должно быть. Сегодня ее вечер. Сегодня ее премьера. И она должна выглядеть прекрасно — еще лучше, чем всегда.
Я стряхиваю жвачку с пальцев на тротуар.
— Уф-ф! Слава Богу! А я уж было подумал, что ты ее в рот сунешь!
Я оборачиваюсь. Нехотя. Жаль отрывать глаза от такой бесподобной красоты.
За моей спиной стоят двое мужчин. Оба в солнцезащитных очках. Лицо одного из них кажется мне смутно знакомым. Костюм что надо — костюм очень богатого человека, и вся его фигура — и живот вперед, и грудь колесом — подсказывает: се человек, коего упования сбылись. Второй мужчина стоит чуть за ним и в стороне. Взгляд настороженно-цепкий. Одна рука у груди — готова то ли в кулак сжаться, то ли рвануться к кобуре. Секретарь. Или телохранитель.
Богач сдвигает солнцезащитные очки на лоб. Он не такой уж старый, у него идеальный загар, только морщинки у глаз, кажется, недостаточно пропеклись и белеют как трещины на высохшей грязи.
— А ты, оказывается, помогаешь уборщикам, — продолжает веселиться толстосум. — Молодец. Я бы пожал тебе руку, да вот… — Я быстро смотрю на свою руку. Жвачка не упала на асфальт, а прилепилась к пальцам. — Короче, пожимание рук мы удалим из программы. Как тебя зовут?
— Саймон.
— Значит, Саймон, — говорит он, и его рука тянется в пиджак за бумажником. — Ты бездомный, Саймон?
— Нет, — говорю я. — Я — художник.
Мне почему-то приятно, что он ошибся подобным образом. Он застал меня в момент мечтаний, когда я был далеко-далеко. В момент художественных мечтаний. Его костюм и его повадки сразу выдали мне, что он за птица. Явно не из тех, что прислуживают крокодилам. А он про меня ничего не угадал. Я для него загадка.
Но промашка только пуще развеселила его.
— О, тогда сценка наполняется еще большим смыслом. Ты художник и ценишь всё красивое. А она, — он кивает на афишную красавицу, — бес-по-доб-на! — Пока богач говорит, я сражаюсь со жвачкой, пытаясь отклеить ее от пальцев. — И чем же ты занимаешься, Саймон?
— Я уже сказал. Я — художник.
Эту фразу я не умею произносить без гордости. Поэтому богач снова смеется.
— Это понятно. Но что конкретно ты делаешь в искусстве? Рисуешь? Лепишь? Сюрреалистишь или абстракционистишь? Или выставляешь на обозрение распотрошенных коров?
