Соковнина ждала жена Клавдия, которой едва исполнилось двенадцать. Весной новгородские кирасиры стояли в украинском городе Пирятине. Самый богатый помещик тех мест, седой старик Долинский, сыграл свадьбу с 11-летней девочкой. Полковник влюбился в нее с первого взгляда. Долинский был согласен развестись за пять тысяч рублей. Капитал Соковнина составлял всего 80 душ. Чтобы выложить пять тысяч, он залез в долги. Не успели направить из Петербурга оформленные документы на развод, как Наполеон перешел границу и кирасирам приказали выступать. Принимая во внимание чрезвычайные обстоятельства, полковой священник в тот же день обвенчал Бориса и Клавдию. Медовый месяц провели в походе от Полтавы до действующей армии. Перед боем Соковнин отослал жену в свое орловское имение.
Ему хотелось сохранить ногу, чтобы еще повоевать, отличиться и выплатить долги. Но если гангрена, смерть в плену без всякой награды, что останется супруге? Она малолетняя; ни развенчана, ни замужем; из бумаг только расписки кредиторам. Разве что обратно к Долинскому. После нескольких секунд размышления раненый выбрал ампутацию.
Едва Ларрей сделал ее, хирурги бросились изучать отсеченную ногу. Действительно, поперечный перелом: оба мыщелка отделены от кости. Сустав заполнен черной кровью со сгустками белка. Кровь из подколенной артерии пропитала мышцы. Гангрена представлялась неизбежной. В Бородинском бою было еще три таких же случая.
Из важных пленных Ларрей запомнил еще 20-летнего князя Григория Голицына, корнета лейб-гвардии Конного полка. Сквозное пулевое ранение в руку, кость не задета. Подрезая края раневого канала, главный хирург извлек пуговицу, которую пуля увлекла за собой. Ларрей с удовлетворением заметил: «Вот подтверждение моего тезиса, что надо освежать всякую огнестрельную рану, даже сквозную, чего бы там ни писали молодые новаторы». Спор этот разрешило только появление рентгена.
Оперированных пленников оставили за 10 километров от поля боя в Колоцком монастыре, временно превращенном в крупнейший госпиталь Европы. Выхаживали наравне с французами. Чтобы не допустить госпитальной гангрены, хирурги по приказу Ларрея на глазах у каждого пациента стирали предназначенные для него повязки. «Больничная горячка заразна, – утверждал Ларрей. – Столько раз я сам наблюдал воспаление уже рубцующихся ран, если они напитывались ядом из повязки умершего от гангрены!»
С самого начала оккупации Москвы французы опасались внезапного налета на город казаков. Поэтому всех нетранспортабельных раненых, которым нельзя было раздать оружие, поместили в Воспитательном доме, под защитой пушек на стенах Кремля. Пока Ларрей оперировал в Голицынской больнице (позднее вошла в состав Первой градской) и шереметевском Странноприимном доме (Институт им. Склифосовского), Воспитательный дом охватили больничные инфекции. В борьбе с «гнилой заразой» там не стирали перевязочных материалов, а поступали проще: признанных безнадежными выбрасывали в окно с пятого этажа. Не только немцев, итальянцев и поляков, но и настоящих французов. Напрасно бедняги звали на помощь, упираясь в рамы обрубками рук и ног. Ветеринар Пётр Страхов, чья сестра была замужем за комиссаром Воспитательного дома, вспоминал, что каждый день мимо ее окон пролетали еще живые калеки.
