— А что делать?
— Ну, пошарь в холодильнике, в шкафчике, там банки какие-то были. Я жрать хочу, как слон. Может, консервы какие есть или хотя бы варенье. Печь затопим, чай согреем. Да хоть просто кипятка попьем, и то счастье.
Подумав, что с утра, кроме несчастного «сникерса», у него маковой росинки во рту не было, Алексей ощутил жуткий голод. А еще он подумал о стоявшей в горнице кровати и едва не застонал: так хотелось прилечь, снять промокшие щегольские башмаки и вытянуть уставшие ноги.
— А вода?
— Снега наберем, большое дело…
Ольга неохотно поднялась и направилась к холодильнику. Алексей порадовался тому, что она двигается. Шаря по горнице в поисках бумаги, он то и дело поглядывал на Ольгу, которая неуклюже брала с полок банки, трясла их и рассматривала содержимое. С ее лица пропало отрешенное выражение, что уже было хорошо. Собственно, именно этого он и добивался.
На высоченном шифоньере, за ситцевой занавеской, по-простецки повешенной на гвоздики, обнаружились целые залежи старых газет и пара книг, свалившихся Алексею на голову, когда он, обрадованный находкой, потянул за слежавшийся край. Схватив газеты, он торопливо притащил их на кухню и, оттеснив Ольгу от печи, сунул под лучину скомканную бумагу и поднес к ней зажигалку. Затихшая за его спиной Ольга с замиранием сердца смотрела, как пламя сначала неохотно лизнуло краешек газетного листа, а потом накинулось на тонкие щепочки. Не в силах сдерживаться, Ольга шагнула вперед и протянула к огню руки.
— Получилось, да? — дрожащим голосом спросила она. — Получилось?
— Наверное. Надо заслонку опустить. Погоди… сейчас я…
Ольга неохотно убрала руки от огня и заплакала, а потом закашляла, согнувшись пополам. Алексей прикрыл заслонку, перевел дух и сделал шаг назад, только сейчас сообразив, что все это время сдерживал дыхание. Через несколько минут в печи заревело пламя. Ольга все тянула дрожащие руки к теплу, стараясь согреться, и видеть ее трясущиеся пальцы, синие даже в неверном свете керосинки, было невыносимо. Прихватив оставшиеся дрова, Алексей торопливо ушел в горницу, чтобы растопить печь и там.
Часа через два-три, ближе к полуночи, в насквозь промерзшем доме наконец потеплело настолько, что они перестали жаться друг к другу на узкой скамейке перед печью и даже слегка подразделись. А скинув верхнюю одежду, поняли, насколько въелся в кожу холод. Алексей первым снял свою дубленку, отметив, что извозил рукава и карманы сажей. Ольга, которая все никак не могла отойти от мороза, сухо кашляла и зябко обхватывала плечи руками, сбросила пальто позже и повесила его поближе к теплу, просушить. Круглая, обитая жестью печь в горнице слегка дымила, но это лишь потому, что Алексей позабыл открыть вьюшку. А русская печь на кухне, сытно накормленная поленьями, вдруг раскочегарилась, как паровоз. От этого непривычного жара обоих стало клонить в сон. Алексей даже начал бросать сиротские взгляды в сторону кровати, но уж больно отвратительным был вид старого матраца. Диван смотрелся еще хуже, да и не прогрелся как следует. Кроме того, прямо на обивке красовалось внушительное пятно непонятного происхождения, начисто отбивавшее желание ложиться туда. Да и от окна там немилосердно дуло в щели, залепленные облупившимся пластилином.
