Заводская жизнь тогда налаживалась быстро. От цехов протянули железную дорогу — это километров восемь, с главной магистрали, она и ныне есть, но пассажирские поезда по ней не ходят, ветка заводская. А ведь прежде все возили на лошадях: и руду, и шихту, и дрова для домны, пихту и коренья для мартенов, для того и рубили так беспощадно лес. Лошадей надо было много, потому еще в прежние времена поставили конюшни, стали сами разводить для тягловых целей лошадей. Говорят, давным-давно завезли сюда крепких животных, однако же и бег у них был прыткий. Никто толком не знал, откуда завезли такую породу. Кто говорил: башкиры продали, от них табун пригнали, а потом уж они тут оформились. Может быть, и так, но все называли ее турчаниновской, хотя ни в каких каталогах она не значилась. У Найдина после войны и Ворон был этой породы.
Места, где поставлены были конюшни, славились своей необычной красотой, воздух тут по утрам держался синий, и даль виделась сквозь него, как сквозь толстое голубое стекло, потому и название — Синельник, здесь и луга были просторные, на которых хорошо пастись молодняку, и бахча знаменитая, и поля. Тут и поставил себе дом управляющий. Он обновлялся, обрастал постройками. Из хорошего камня дом с колоннами выдержал много всякого. И пожары были, и из орудий по нему били, однако же приводили его в порядок. И хоть стоял он верстах в восьми, Найдин повадился туда ходить пешком, потому как обнаружил на чердаках огромные завалы книг и журналов. Как они там уцелели — неведомо. Он таскал их мешками к себе и в свободное время читал запоем. Более всего его привлекали книги по математике, они были разные, необычные, и он мог их читать, как другие читали романы.
Вот из-за этого он и сблизился со странным человеком, который состоял на службе у концессионеров. То, что это был человек необычный, Найдин понял сразу: служил он инженером, был высок, носил пенсне на сильном прямом носу, в непогоду надевал добротную шинель горного ведомства, она на нем сидела ладно. Говорил негромко, никогда не приказывал, а объяснял мастерам, что нужно сделать и как, и его слушались, хотя, надо сказать, рабочие приезжих концессионеров недолюбливали, да против них и говаривали по цехам часто: де, мол, люди эти временные, побудут, наработают, а потом уйдут, и не спускали им то, что прежде бывало привычным. Найдин раньше на заводе не работал, но слышал: у них в мартеновском редкий день проходил без аварии — или кого пришибет, или обожжет. А тут вроде бы все береглись, хотя тоже случалось. Но вдруг беда: в другой смене такой же, как и он, наборщик шихты во время завалки угодил под пламя, на нем занялись рубаха и штаны, весь он обгорел, кроме ног, обутых в сапоги. И тогда сразу же вспыхнул во дворе митинг, забурлило, зашумело вокруг, винили администрацию: плохо снабжают прозодеждой, требовали, чтобы семье погибшего заплатили крупную сумму. А однажды задержали зарплату, почему-то денег в кассе не оказалось, — и объявили стачку, завод простоял два дня. А вот печь мартеновская работала только потому, что этот самый инженер по фамилии Трубицын попросил о том рабочих.
