«Я видела, как Топан передавал солидную пачку денег Вахрушеву».
Били по ушам ее слова. Это потом уж, на этапе, он вдруг сообразил, что не она это говорила, а Фетев читал ее показания. А она сидела обмякшая, будто все в ней было перебито. Ни на Антона, ни на следователя не смотрела, а себе на колени, прикрытые выцветшим ситцевым платьицем.
— Ну, мы ждем, Вера Федоровна, — с лихой, басовитой нотой произнес Фетев, его белые пальцы на мгновение отпустили спинку стула, но тут же сжали ее.
У Кругловой мелко начали дрожать плечи, Антону внезапно сделалось жаль ее, хотелось к ней кинуться, дать воды. Черт-те знает до чего может довести жалость: он поймал себя на том, что готов попросить ее, чтобы она заговорила, но Фетев опередил его, твердо произнес:
— Вы подтверждаете свои показания, гражданка Круглова?
Плечи ее еще более задрожали, а глаза по-прежнему оставались неподвижны, она молчала.
— Да или нет? — теперь уж голос Фетева обрел упругую силу.
Тут Вера Федоровна словно бы очнулась, решительно повернулась к Антону, но он мог поручиться — она его не видела, лицо ее пошло красными пятнами.
— Да-а! — вскрикнула она, и голос ее взял высокую ноту, но тут же сорвался. — Да, да!
Антон хотел было вскочить, но его крепко за плечи прижали к стулу, он понял: совершается несправедливость, свершается на его глазах казнь человеческой души, то была пытка не над ним, а над Кругловой, и боль от этой несправедливости усилилась, вспыхнул гнев. Антон готов был тут, в этой комнате, всех раскидать, лишь бы освободить эту женщину, но его держали умело. Круглову увели, вот тогда он потерял сознание от ужаса перед своим бессилием. Лишь когда был снова водворен в следственный изолятор, сообразил: для него самого все погибло, потому что совесть, обитавшая в женщине, которой он верил, казнена на его глазах. Ее не воскресишь. Эта казнь была внезапна и оглушительна, как рядом разорвавшийся снаряд, осколок которого острием своим вошел ему в грудь. С этого момента Антону сделался безразличным окружающий мир.
Потом много раз — и в следственном изоляторе, и когда его переправляли в колонию, и более всего в самой колонии он раздумывал: как могло все это случиться? Он понимал: не надо искать ответа в самом происшествии, может быть, истинный ответ лежит во всей его жизни, сложившейся не так, как ему задумывалось в молодости. Ему вовсе не надо было напрягать память, чтобы восстанавливать события, они выстраивались в прочный ряд, можно было легко вести поиски с любого места.
