Но, кроме привычки к садизму и маниакальной жажды насилия — качеств, таившихся в глубинах сердец трех генералов, у них была еще пара общих черт, хотя они бы ни за что в этом не признались. Первая — болезненная сентиментальность (выраженная в случае Богото и Урбано в привязанности к матерям, и, в случае Монтефалько — к девочкам шести-семи лет). Вторая — потрясающая суеверность.
Это не обсуждалось, но они знали — каждого из них коснулось невыразимое, богомерзкое предчувствие, и не было на земле города, который дышал бы жутью, как Примордий. Он жил слухами — чаще бредовыми. Истории, звучавшие у солдатских костров (и рано или поздно достигавшие ушей генералов) повествовали о невообразимых ужасах: тварях, чье существование казалось насмешкой над разумом. Ходили легенды о чудовищных порождениях Жнеца, мстительных детских призраках, суккубах, чьи груди и лона описывались в кошмарных, но возбуждающих деталях.
Однажды ночью, после обильной выпивки, трое мужчин поделились своими страхами.
— Я верю, — сказал Урбано: — Что этот адский город проклят.
Двое других мрачно кивнули.
— Что ты предлагаешь? — спросил Богото.
Ответил ему Монтефалько:
— Ну, для начала… Была бы моя воля, я бы выжег квартал иммигрантов. Они, все до одного, богомерзкие культисты.
— А рабочая сила? — спросил Богото: — Кто будет убирать за нами дерьмо? Хоронить прокаженных?
Монтефалько вынужден был согласиться:
— По крайней мере, мы можем расстрелять любого, кого заподозрим в связи с демонами.
— Хорошо. Хорошо, — сказал Урбано: — Бдительность.
— И наказания, — продолжал Монтефалько: — Быстрые, драконовские меры…
— Публичные казни.
— Да!
— Аутодафе?
— Нет, слишком театрально. Расстреливать чище и быстрей. И трупы не пахнут.
— Тебя это беспокоит? — поинтересовался Богото.
Монтефалько содрогнулся:
— Ненавижу вонь горящих тел, — ответил он.
II
Пока генералы обсуждали достоинства тех или иных казней, Люсидик спала — или пыталась спать — в доме, который ее отец построил много лет назад для ее матери. Сны были тревожны. Слишком много воспоминаний. Слишком много сожалений.
Прежде, когда сон ускользал, Люсидик выходила на улицу. Конечно, она уже не могла гулять днем. Измененное рукой Агониста, ее тело стало более гибким и сильным, но теперь она ужасала любого, кто осмеливался на нее посмотреть. Когда Люсидик все же покидала дом — в чернильной тьме — она держалась окраин Примордия, где не было лишних глаз.
Этой ночью, отбросив сон, она блуждала по узким улочкам и почувствовала, что за ней идут.
