— Это хорошо, — говорю, не зная, что еще сказать. Всё, что я хочу сейчас, это просто обнять ее, почувствовать ее, быть тем человеком, кто утешит ее, но я не могу сделать этого — предложить ей наихудшую версию самого себя. — Я искренне рад за тебя.
— Да, — соглашается она, поглаживая мою руку пальцами. Ощущение ее кожи на моей заставляет меня содрогнуться, и я не знаю, почему. Под действием наркотиков я не должен ничего чувствовать, но не в этот раз. Я чувствую все. Тепло от солнца. Малейшие изменения в температуре наших тел, мягкую прохладу воздуха, когда он касается моей щеки. Как сильно я хочу поцеловать ее.
— Это заставило меня понять, кто я и чего хочу от жизни… я хочу жить, и я имею в виду действительно жить, а не просто существовать, словно в тумане. И я хочу помочь людям, которые переживают то же самое, через что я прошла… тем, кто не обращается за помощью, когда им это нужно. — Она делает паузу. — Я на самом деле потратила много времени на волонтерство в горячей линии, помогая людям.
— Это действительно здорово, — счастлив, что она живет своей жизнью, где может использовать свое доброе сердце, чтобы помочь людям. — Я так рад, что ты отошла от всего этого дерьма… — смотрю на свою грудь, всю в синяках и шрамах и расцарапанные руки, напоминающие, кто я сейчас. — Я всегда говорил, что ты не принадлежишь нашему миру.
— Не думаю, что кто-то действительно к нему принадлежит, — говорит она со всей своей честностью. — Просто иногда люди думают, что так и должно быть.
Прижимаю свободную руку к виску, когда он начинает пульсировать. Она «ковыряется» в моей голове и это приносит мне боль. Похоже, в ее словах есть скрытый смысл, но я не могу его понять.
— Не согласен, — говорю я, все еще держа ее руку, хотя знаю, что должен отпустить. Еще немного. Еще несколько минут тепла, прежде чем наступит холод. — Я думаю, что иногда люди делают ужасные вещи и заслуживают того, чтобы гнить и умирать.
Она вздрагивает, ее дыхание сбивается, но она быстро берет себя в руки и придвигается ко мне на сиденье.
— Ты не сделал ничего ужасного.
Сжимаю челюсть и одергиваю руку.
— Ты не представляешь, что я сделал… что я натворил.
— Расскажи мне, — говорит она, словно это так легко. — Позволь мне понять тебя.
— Ты не можешь… никто не может. Я тебе это уже говорил. В любом случае, никто из живых не сможет мне помочь. — Сожаление пронзает меня, когда осознаю, что проговорился, но ничего не изменишь. Иногда, когда я ловлю кайф, во время наивысшего блаженства я почти чувствую, что отрываюсь от своего тела, и думаю, что, возможно, Лекси может мне помочь, даже если она мертва. Когда я лишком далеко захожу, мне кажется, что она не мертва — или, может, это я не чувствую себя живым, я клянусь, что она может слышать мои мысли, почти касаться меня. Она говорит мне, что всё нормально. Что она прощает меня и любит, как она сделала вчера, когда я был избит. Но утешение — краткий миг, и когда я выхожу из оцепенения, я понимаю, что это не настоящее, что никто никогда не простит меня. Что я наркоман, убивший двух человек и этого не изменить.
