Утром я проснулся раньше лихорадки и пополз к цели. Конечно, огонька видно не было, там вообще ничего видно не было. Мне было тяжело, но я полз. Сантиметр, ещё… Я даже поверил в свои силы. Но вот проснулась Лихорадка, и, что-то неразборчиво бурча, схватила меня за ногу и отдернула на несколько метров назад. Я злобно закричал ей:
— Что ты делаешь?! Оставь меня в покое, сука! Я встану, я тебя урою!
А она только смеётся. Села на меня сверху и по башке мне стучит колотушкой. А мне обидно.
Лихорадка совсем достала. Только лишь сознательная потеря сознания приводила к небольшой передышке в мучениях, так было невозможно! Эта скребущая боль!
1, 2, 3.09.
Эта скребущая боль каждую ночь не давала нормально пошевелиться! Моё нестройное бедро ныло и стонало, раздираемое пульсирующей липкой болью. Я даже одеялом не мог укрыться. Зато дневной стационар. Каждый день я ездил в больницу на уколы, и день через день на приём к врачу. Никто толком не рассказал о том, что же со мной стало и как с этим бороться. Одно радовало, что это не рак, но и у онколога я так же проходил наблюдение. И лица у всех врачей были такие серьёзные-серьёзные.
Наступило первое сентября. Впервые не заметно для меня. Вспомнил лишь прикол о том, что когда мы все начинали учиться в эту знаменательную дату, мой друг, у которого учёба начиналась на неделю позже, сказал, что первого сентября выйдет на балкон и будет во всех тыкать пальцем и смеяться, кого увидит, кто идёт на учёбу. Так он обещал провести всё время, которое ему останется до начала обучения в институте.
А так, самым весёлым для меня в этой реальности было лишь то, как я ездил в автобусе в больницу и из больницы. А ездил я стоя. В пустом салоне. Еду такой, держусь за поручень, типа смотрю в окно. Хорошо хоть музыка в ушах спасала. Без пива было грустно, но я держался.
Один раз Ульяна спрашивала про здоровье Юрочки. Я один раз поплакался, снискал небольшую дозу жалости, и на этом наше общение прекратилось. На работе не были рады моему больничному. Вдруг вспомнился анекдот:
Разговор в офисе:
— А где Сидоров?
— Так он умер вчера…
— Вот подвёл, зараза…
Внимания от Ульяны мне всё ещё хотелось, но я понимал, что такое сострадание мне только вредит. Словесное сострадание, оно как жалость. Но если жалеешь себя, то поселись жить в музей. По моему разумению, настоящее сострадание должно проявляться в участии. Не в «какой бедняжечка!», а в «чем я могу помочь?». По крайней мере, я стараюсь никого не жалеть, но если есть возможность помочь не в ущерб себе, то я это делаю. Но, чёрт, как же хотелось тогда быть хоть немного ближе к той девушке, которой я посвятил когда-то часть своей жизни. И это оказалось важным, ведь человек человеку, в первую очередь, человек. А потом уже кто-то близкий или просто безынтересный прохожий. Но человек состоит из одиночества, и, увы, не только он решает, насколько близко с его одиночеством может соприкоснуться другая Вселенная, то есть другой человек. И самое обидное, что на эти, никому, собственно говоря, не нужные соприкосновения, уходит время. Жизнь состоит из этого самого времени, которое, к сожалению, иногда тратится впустую. А время не любит когда его убивают. И, когда-нибудь, потом, его может не хватить на что-то важное.
