Робин задумчиво кивнула… и ждала. Ждала.
— Фостин?
— О! — курьер нервно рассмеялась и отпустила руки Робин, порылась в сумочке, скрытой под жилеткой и юбками. Она передала толстую дешевую бумагу, запечатанную воском, без подписи или печати.
— Кто мне мог написать?
Это был риторический вопрос, она не собиралась это произносить, как и восклицание до этого. Но Фостин пожала плечами.
— Не знаю, Робин. Я пришла домой после доставки по городу и нашла на крыльце со стандартной оплатой и открытой запиской, где говорилось: «Прости, мне тебя не хватало». Обычно я такое не ношу, но… — она пожала плечами и робко улыбнулась.
Робин кивнула, развернула бумагу… и поросла сосульками, тут же замерзнув.
Могила Женевьевы. Сейчас. Прошу.
— Робин?
Девушка едва слышала. Она могла лишь смотреть.
— Робин, что такое?
Это был ее почерк? Не похоже, ведь Робин долго разглядывала записку, что она оставила перед побегом, но было близко. Грубовато, криво…
Будто послание было написано в страхе и спешке.
— Прошу… Робин, ты меня пугаешь!
Она подняла голову и задумалась, как выглядит ее лицо, раз Фостин так испугалась.
— Мне нужно идти.
«Это мой голос? Звучит слишком пусто…».
— Куда? Что там?
— Прости. Я не могу, мне… нужно идти.
Без слов, не взглянув на клиентов, лишь отыскав плащ, Робин вышла в холодный вечер, худые ноги несли ее быстрее, чем могли.
На миг Фостин и Жерар переглянулись. Он хорошо знал Робин, она слышала часто истории, так что они не сомневались, к кому девушка так спешила.
Хоть ее губы дрожали, а лицо стало напряженным, Фостин сорвалась с места и пошла следом.
* * *
Робин смутно осознавала, что Фостин идет за ней, но не думала, что это важно. Она не отметила и то, что курьер, часами бегающая по Давиллону, не могла ее догнать.
Ее легкие пылали от усилий и холода, дыхание вырывалось паром, люди мелькали потрясенными и злыми лицами, кричали и ругали девчонку, что миновала их, порой отталкивая с силой, что не вязалась с ее размером.
Это не было важным. Мира не было, только место назначения, дорога туда и эмоции в ее разуме, грозящие утопить ее. Страх и гнев, обида и тревога, больше любви, чем она хотела признавать, и уголек ненависти…
Она знала, что подошла к кладбищу, уловив запах почвы и растений, которого не было в других местах в это время года. Город и церковь старались сохранять кладбища (богатые, по крайней мере) густо засаженными, чтобы это мешало там ходить в любое время года, хоть они не всегда работали над этим усердно. Через полминуты стало видно ворота.
