Разговор был едва слышным, а для Виддершинс — почти непонятным. Дом Бла-бла купил место в городском совете у Дома Какого-то. Неизвестные группы медленно скупали вещи какой-то гильдии. Ремесленник пострадал, тот Дом все потерял, и это ничего не значило для Виддершинс, которой было сложно не уснуть. Это не было с ней связано…
Смутно знакомое название привлекло ее внимание.
— Прости, какой Дом?
Морис и скупщик вздрогнули, привыкнув, что говорят между собой.
— Карно, — повторил незнакомец. — Дом Карно.
Воровка и божество поежились. У Дома Карно родственники были почти в каждом большом городе, включая Давиллон. Гастон Карно, маркиз де Брилль, умер в резне, из-за которой Адрианне Сатти пришлось поменять имя и стать единственной выжившей послушницей чужеземного божества.
Они не были близки с Гастоном, но она не могла забыть его и остальных.
Но Карно было много. То, что она узнала Дом, ничего не означало.
— И что они делают?
— Я к этому шел. Они законными и не очень методами разбивают давних соперников. Выкупают их имущество, уводят работников, лишают доступа к правительству, сбивают цены и прочее. Их почти не осталось в Лурвью, так что Карно не сложно было убрать их влияние и убрать их из города, если слухи не врет.
— Угу, — Виддершинс снова отвлеклась, засыпала. Из долга, а не интереса она выдавила последний вопрос. — И какой Дом они топчут?
— Эм… полагаю, Дом Делакруа.
Виддершинс тут же поняла, что говорила за Ольгуна и за себя, сказав:
— Ясное дело.
Ей уже не хотелось спать.
Звякали кружки, звенели тарелки, суетились работники, болтали клиенты. Звуки удовлетворения, а то и счастья, вместе становились голосом, песней, радостным вздохом «Дерзкой ведьмы».
В пятнах, но не грязная, потертая, но не старая, таверна принимала несколько десятков клиентов, что пили или общались. Они, как и само заведение, наслаждались лучшим сезоном в Давиллоне за последнее время. Недовольство церкви и вмешательство в торговлю уже не тяготило плечи граждан, и торговля с путешествиями процветали. И хотя дела «Дерзкой ведьмы» нельзя было сравнить с роскошью дней при покойной Женевьеве Маргулис, таверна все же оставалась здоровой.
Теперь городу стало лучше, и она не управляла этим местом.
Только так Робин позволяла себе думать об ушедшей подруге: она. Ее. Слышать то имя, произносить, думать было так больно, что ей не хотелось ничего чувствовать.
Она клялась каждый раз, засыпая в слезах, что это будет последний раз, но это проскальзывало пару раз в неделю.
