Она не станет моим пороком. Моим прощением. Моим искуплением.
Я даю себе эти обещания. Эту ложь, которую не могу признать.
От старых привычек избавиться трудно, а от старых зависимостей — еще трудней. Потому что они, блядь, просто никуда не деваются. Словно мотылек у гребаного огня, я вновь оказываюсь перед холодильником. Дверь распахивается, и я, исходя слюной, ищу свой любимый яд. Когда замечаю упаковку «Будвайзера», у меня загораются глаза, и я уже чувствую на языке вкус чего-то, чего не пробовал почти целый десяток лет. Я лихорадочно хватаю стеклянные бутылки, этот бальзам, который облегчит мои страдания, нечто, что развеет запах Дженнифер, воспоминания о Кэсси, вкус Карен и колодца. Я выставляю на кухонный стол упаковку из шести бутылок и вырываю оттуда одну. Откручивающаяся крышка аккуратно поворачивается у меня в ладони, словно острое лезвие в масле, словно лопата во влажной почве. Это так просто, дзынь, и вот я уже подношу бутылку к губам, в ожидании пены, хмеля и прохладного утешения.
Я взволнован, но в то же время мне страшно. У меня трясутся руки от предвкушения, от осознания того, что будет дальше.
— Лео.
Меня так заворожило зажатое в ладони пиво, что я чуть не умер от инфаркта прямо на кухонном полу в дерьмовом трейлере своей матери. Резко вздрогнув, я проливаю пиво себе на рубашку, на джинсы и на пол — гипнотические чары разрушены. Теперь мне просто стыдно. И липковато. И холодно.
— Ханна.
Она стоит в дверном проеме, отделяющим жилое пространство от спален, с таким видом, будто только что плакала. Обеспокоенный за сестру, затмившую — по крайней мере, на данный момент — моё гадкое пристрастие к спиртному, я ставлю пиво на стол. Потянувшись к ней, я замечаю, что она с полными страха глазами держится за свой растущий живот.
— Что случилось, малявка?
— Я что-то чувствую, — говорит она. — Здесь.
Она берет мою руку и кладет себе на живот. Что-то в животе у моей сестры бьет меня прямо в ладонь, и я, уставившись на нее, одёргиваю руку.
— Видишь? — снова начиная плакать, произносит она. — Что со мной?
Улыбаясь только ради сестры, я снова прикасаюсь к ее животу.
— Ханна, это твой ребенок. Твой ребенок толкается. Он с тобой здоровается.
Я прислоняю ее ладонь к тому месту, где в этот момент ее ребенок проводит, как минимум, боксерский поединок. Она потрясена, и я могу ее понять. В детстве я так много раз слышал эти «Лео, дай мне свою руку». Когда у мамы выдавались хорошие дни. Когда она была беременна Ханной, она брала мою маленькую ручонку, клала ее себе на живот и говорила:
