— Видишь ту женщину с седым пучком и кардиганом, которая каталогизирует словари? Это библиотекарша.
Теперь я закатываю свои глаза.
— Ни фига себе, действительно похожа на нее. Но если сравнивать, тебе не хватает только седых волос, озлобленного выражения лица и занудных очков, — ее руки касаются оправы, обрамляющей ее голубые глаза. — Впрочем, неважно, ты совпадаешь по двум из трех. Трех главных признаков сексуальной подавленности.
— Я не сексуально подавленная.
Я прикидываюсь, будто у основания моей толстой шеи вокруг горла одето ожерелье, и трогаю пальцем воображаемый жемчуг.
— Почти удалось меня одурачить.
Ее глаза сужаются.
— Если так ты стараешься быть обаятельным, то у тебя ужасно получается. Мне казалось, ты пытался поцеловать меня.
— Значит, ты об этом думаешь?
Она замирает на мгновение, берет ручку и рисует маленькие круги в своей записной книжке.
— Ты бы удивился, если бы я сказала «да», не так ли?
Я посмеиваюсь.
— Да.
— Погоди — хочу запомнить момент, когда скажу эти слова, — она искоса смотрит на меня, словно делает фото у себя в голове, затем медленно говорит: — Да. Я об этом думаю.
Не. То. Что. Я. Ожидал.
Эта цыпочка не шутит?
— Серьезно? — выпаливаю я, брови взлетают на лоб. — Ты не стебешься надо мной?
Она пожимает плечами.
— Конечно, почему нет? Я могла бы использовать триста долларов.
Люди не очень часто меня удивляют, но Сексуальная Библиотекарша… она просто шокировала меня до усрачки.
— Триста долларов?
Какого хрена!
— Не обижайся, но я не дам тебе больше половины денег; это не входит в сделку.
Она поднимает наушники, всовывая обратно в ухо сначала один, затем второй с самодовольной, удовлетворенной улыбкой.
— Тогда до встречи, Оз.
Я улавливаю, как она снова закатывает глаза, прежде чем согнуть шею, ручка приходит в движение и она возвращается к своей учебе.
Я вздыхаю.
— Ладно. Пятьдесят баксов.
— Двести пятьдесят.
Она даже не поднимает голову.
Какого черта?
— Что за бред? Ты, правда, не поцелуешь меня просто так?
— Нет, конечно, — она осматривает сверху донизу мой точеный торс, глаза воспринимают мои массивные бицепсы и тату лишь с умеренным интересом. Затем она вскидывает бровь. — Ты не совсем в моем вкусе.
Лгунья.
— Котенок, даже если бы ты сидела на этом стуле в одном своем проклятом ожерелье, то все равно не стала бы лучше на мой вкус.
Лжец.
— Пожалуйста, никогда не называй никого «котенком». Это хуже, чем «милая». Меня, прям, тошнит от таких слов, — затем она отстраняется, отодвигаясь всем свои телом подальше от меня. Ее голова склоняется над записной книжкой, плечи опускаются, затем она поднимает голову, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. — Знаешь, что еще? Мерзко такое кому-либо говорить.
