– Собираешься? – спросил он каким-то чужим осипшим голосом.
– Нет, – сказал я. – Ну что ты, Джек. Я теперь у тебя навсегда остаюсь. Ты чего, простыл?
– Слушай, – он качнул бритой головой. – Не выручишь? Мне нужно в Петербург одному челу лекарство передать. Сможешь?
– Конечно, смогу, – сказал я с притворным энтузиазмом. Особого желания возиться с какими-то лекарствами, с кем-то договариваться, куда-то ехать у меня не было. Но, в конце концов, он проявил себя как добрый самаритянин, и я был у него в долгу.
– Его Валя зовут, – пояснил Джек извиняющимся тоном. – Знаешь чего? Дай-ка мне свой телефон, я ему перешлю, он потом с тобой свяжется.
Я продиктовал телефон.
– А что за лекарство?
– Да, – Джек сделал неопределенное движение своей детской ручкой. – Ерунда. Свечи от геморроя.
– А что, – засмеялся я. – У нас даже это разучились делать? Надо обязательно из Лондона везти?
– Да нет, – Джек замялся. – Ему просто те, которые у вас продают, не подходят. Понятно?
– Ладно…
Я еще подумал в тот момент, что, когда приеду в Питер, вместо того, чтобы лечь на диван и предаться в одиночестве горьким мыслям, мне придется встречаться с каким-то Валей, чья попа способна воспринимать только английские свечи. Про себя я этого Валю уже назвал “нежная попа”, и вспомнил Эдика из нашего двора, толстого чернявого мальчика всегда в заграничной одежде. Нам всем тогда было по восемь-девять лет, а Эдику двенадцать. Его отец ездил за границу и привозил оттуда жвачку, а Эдик, когда выходил во двор, всех ею очень милостиво угощал. Помню, кто-то из нас принес жвачку “Ну, погоди!”, купленную родителями в гастрономе, и Эдик презрительно скривился.
– От этой советской жёвки, – сказал он, – у меня попа склеивается.
Помню, я представил себе попу Эдика – белую, сплошную, без разреза посредине, – и испугался. На всякий случай решил не есть никаких жвачек: ни советских, ни заграничных.
– Слушай, – Джек поднял вверх детский пальчик. – Там на кухне, на подоконнике, четыре пачки. Бери те, которые слева, это специально для Вали. Всё, давай… Будешь уходить – захлопни посильнее дверь. Понятно?
Я кивнул. О’кей, значит, пачки, которые слева. Джек протянул мне на прощание свою маленькую белую ладонь. Она оказалась на ощупь неожиданно мягкой, и влажной как моллюск, но само рукопожатие было тем не менее крепким. Однако подробно задумываться над этой странностью времени не было – мне еще предстояло помириться с Мисси.
Когда Джек ушел, я вернулся к своим вещам, еще раз на всякий случай все перепроверил, паспорт – билет на самолет; в кармане рюкзака даже обнаружил немного денег. Потом заглянул на кухню. Мисси сидела с голыми ногами в одной футболке, на которой был нарисован пеликан, и смотрела телевизор; Соня – Сунь Хун – мыла посуду.
