– Нет, Лёня.
– Чего “нет Лёня”, чего тут сложного?
– Да… у меня чемодан…
– Тем более, – ухватился за эту мысль Гвоздев, – раз чемодан – значит все правильно: турист, живешь в гостинице, пришел, короче, позавтракать. Чемодан-то хоть приличный?
– Не, Лёня, – виновато произнес я. – У меня так не получится.
– Ну да, ну да, – вздохнул он. – Тут, короче, талант нужен. Это тебе не лекции по литературе читать. Слушай, а чего это Катька тебя выгнала? Вы же помирились вроде. Чего там, продюсер этот, что ли, воскрес?
– Лёня, – я щелчком стряхнул пепел с сигареты, – я тебя очень прошу: найди мне вписку, и всё.
– Спокуха, хрящ! – Лёня тут же переменил интонацию на деловую. – Все будет сделано в лучшем виде. Переночуем тебя с музыкой, бухлом и бабами! Гуляй пока…
В трубке раздались короткие гудки. Я потушил сигарету, сунул телефон в карман куртки и оглянулся по сторонам. Под дождем особенно не погуляешь. Снял рюкзак, достал из него карту Лондона. Капли дождя тут же стали оставлять на ней круглые следы. Куда податься-то? Подхватил чемодан, поправил рюкзак на плече и направился в сторону метро.
Гвоздев позвонил ровно через час. Я уже успел доехать до Лейстер-сквер, пройти нашим с Катей маршрутом – мимо Трафальгарской площади, по Уайтхоллу – и теперь снова, как месяц назад, сидел на скамейке в Сент-Джеймсском парке, где когда-то была пустошь, заваленная гнилыми стволами деревьев, где некогда тихо текла вдоль раскисших берегов угрюмая темная речка и где стояла та самая больница, куда со всего Лондона свозили прокаженных. Я снова вижу столбики с зелеными стрелками, растопыренными, как пальцы сумасшедшего, в разные стороны, надписи белыми буквами “Westminster Abbey”, “Buckingham Palace”, “WC” и то нелепое предостережение, которое врезалось мне в память: “please do not feed or touch pelicans”.
Судьба нередко закручивается как спираль и возвращает нас туда, где мы уже побывали, но с другими чувствами, другими мыслями. Дождь, кажется, перестал – в Лондоне так сыро, что не всегда понятно, идет дождь или нет. Я выбрал скамейку, но не там, где мы с Катей кормили птиц (всех, кроме пеликанов), а в глубине парка, подальше от воды. Мое внимание привлекло дерево, очень странного вида. На нем, как на рождественской елке, висели украшения. Правда, не игрушки, а белые пластиковые контейнеры, каждый размером с небольшую книгу. Я подошел, открыл один из них с любопытством и обнаружил там в самом деле книгу. Это была “Энеида” Вергилия. В следующем оказались избранные стихотворения Роберта Браунинга. “Энеида” мне никогда не нравилась. В ней из песни в песню тянулось одно и то же море, бесконечное, тяжелое, как бремя судьбы, съедающее человеческое время. И вдобавок там было все как в жизни: никаких сюжетов, а сплошные главы, состоящие из аллегорий и намеков, причем таких сложных, что мне всегда было непонятно, как можно выучить из этой поэмы хотя бы два стиха. И я выбрал книгу Роберта Браунинга, осмелившегося бросить вызов судьбе и выражавшегося куда яснее Вергилия.
