Но когда каталог был готов, Шуня все равно одолела тоска. Он стал мечтать о том, что когда-нибудь его станут навещать друзья, последователи, ученики, туристы и другие хорошие люди. Может, и сын когда явится. Мечтая, соорудил площадку для городков и лабиринт. Городкам он выучился еще в глубоком детстве и был первым игроком во дворе. Потом, правда, городки исчезли из нашего обихода — не входили в программу олимпиад, а властям были интересны победы только в войнах и на международной арене. Коммунисты-космополиты пренебрегли городками зря — как известно, в городки порядочно играли русские полководцы и вожди, как то: Суворов и Сталин, Ульянов-Ленин и Ворошилов. Самому же народу советской империи, похоже, не было интересно уже ничего. Застоенный в очередях и замученный скверной водкой, он терял витальность с каждым божьим днем, прожитым наедине с самим собой. Так получилось, что правила игры в городки подзабылись — их можно было узнать только от людей бывалых. Шуню это было обидно: ему не хотелось, чтобы традиция прервалась на нем.
А лабиринт… Шуню нравился девиз лабиринта во дворцах Гонзага: “Forse che si, forse chi no”. “Может, да, а может, и нет”, — в этом чувствовалась вечная загадка, женское кокетство, надежда на удачу. Лабиринт Шуня был велик и неказист. Он представлял собой бревенчатое сооружение — концентрические круги с перегородками в соответствующих местах. В самой же середине находился сад камней совершенно не свойственной для евроцентристов эмблематики.
Тарас в корне отличался от подопытного животного, а потому с легкостью добежал по лабиринту до сада, хотя никакого съестного там припасено не было. Впрочем, что это за сад, если там не росло ни куста, ни плода… Так себе, прямоугольное пространство, засыпанное галькой с вросшими в нее камнями неуставной формы. Собственно говоря, это были не натуральные булыжники-валуны, а разбитые большевиками могильные плиты. За одним-единственным исключением, которое являл собой неподъемный метеорит с рваными рашпильными краями. Он упал волшебной августовской ночью уже в эпоху Шуня и, остывая, долго шипел. Избавиться от этого вросшего в землю космического монумента Шуню оказалось не под силу, так что остальная композиция была выстроена под него. Что-то лежало, что-то стояло. У кромки сада расположилась скамеечка, сколоченная Шунем для закатной медитации. И это при том, что Егорий в свое время устраивал в монастыре настоящий Гефсиманский сад. В библиотеке даже хранился гербарий, собранный паломниками в самой Палестине. Но, похоже, пальмы и иные оранжерейные диковинки вступили в противоречие — как с местным климатом, так и с местной историей…
