— Вам чего ёкось-мокось надобно тут, — заорал мужик неожиданно тонким для своей комплекции голосом. — Чего под воротами шляетесь, екось-мокось вас задери? Чего надо?
— Ты чего Мокось меня не признал, — истошно заорал Киселев, роняя от старания великого шапку с головы. — Иван я, земляк твой.
— Вижу, что это ты Иван, но тут такая екось-мокось получается, что мне с тобой и говорить не велено. Вор ты, сказывают, а не земляк никакой. Вот такая екось-мокось складывается.
— А ты и не говори со мной, — подбирая с земли шапку, уже спокойно ответил земляку Киселев. — Пошли молча в кабак, а то мне уж алтын всю руку сжег. Неужто не знаешь, как от него рука горит. Чего со мной говорить-то, когда деньги есть? Алтын ведь.
— Алтын, екось-мокось?
— Алтын.
Мужик снова исчез за высоким тыном, и после очередной продолжительной возни с всхлипами и сопением, вдруг одна воротная створка приоткрылась, и из неё выскочил, бестолково перебирая ногами, Иванов земляк. Удержавшись с огромным трудом от падения, он развернулся к воротам, погрозил туда кулаком и быстро пошел прочь от дома по извилистой тропинке.
Киселев с Чернышевым побежали следом.
— Вот баба, вот стерва, екосем-мокосем по лбу бы её, — бубнил всю дорогу псарь. — Всё ей не так, всё не этак. Вот я ей ужо покажу, а то ишь ты волю взяла. Она думает я кто: екось-мокось какой-нибудь? Э нет, ошибаешься, я мужик настоящий. Ух, Степанида попомнишь ты еще меня. Я мужик серьезный, а не екось-мокось безответный. Меня кочергой по заду бить вообще не следует, а когда ко мне товарищ пришел, тем более. Ну, смотри у меня Степка. Ох, станется тебе вечером. Ох, екось-мокось!
Окончательно угомонился Екось-Мокось только в кабаке и, причем только после второй кружки. И вот лишь после этого он стал способен размышлять над другими вопросами, не связанными с обидой на Степаниду. Помянув последний раз Степаниду недобрым словом, псарь рассказал историю потери трех пальце в битве под городом Полтавой, поведал преимущества мортиры над тюфяком, выпил еще раз и, наконец, отозвался на вопрос Чернышева о своем молодом господине.
— Нет сейчас Гаврилы Федоровича дома, — отрезая ножом, кус мяса от заячьей ноги, рассудительно вещал Ёкось-Мокось, — да если бы и был, то поговорить с ним тебе бы не пришлось. Сурьезный он больно. Такой сурьезный, что и смотреть на таких как вы не будет. Ну, если бы, конечно, я бы словечко за вас замолвил, тогда бы глядишь, чего бы и получилось, может быть, а так нет. Сурьезный граф. Он со мною-то не всегда уважительно говорит, а уж с вами тем более. Вот батюшка его попроще, несмотря на то, что большую должность в государстве занимает. А сынок ещё тот злыдень. Кстати, зачем он тебе?
