Реку Еремей Матвеевич переплыл на плоту еще по темну, а до лесной опушки добрался уже на рассвете. И стал там он, беспрестанно морщась от ноющей боли в ноге, искать нужные приметы. Дело это оказалось не таким уж простым, как казалось вчера. Вчера, рядом с Анютой всё было понятно, и бросались приметы в глаза, можно даже сказать, наперегонки, а сегодня вот затеяли они с Чернышевым игру в прятки. И только к полудню, искусав от боли и досады губы в кровь, доплелся все-таки Еремей до старухиной землянки.
Хозяйка на его явление внимания обращать не стала, как копалась палкой под ореховым кустом, так и продолжала копаться, даже не взглянула в сторону ката. Вот до чего противная баба была. Чернышев последние шаги до порога лесной хижины уже не шагал, а полз, проклиная свою судьбу, бестолковую старуху и солдата Трондина, которого вдруг решил обвинить во всех своих бедах.
— Если бы не Трондин да разве бы у меня всё так было, — зло шептал Еремей, добравшись, наконец, до желанного порога. — Всё из-за него подлеца, всё из-за него. Вся жизнь из-за него наперекосяк пошла.
Если бы сейчас кто-нибудь решил уточнить у ката, а чем же всё-таки солдат так провинился, то ответить сразу Еремей бы не смог. Замялся бы он сначала, потом про ногу бы разговор завел, про неблагодарность людскую, про доброту и щедрость свою, а вот да конкретной вины Трондина вряд ли смог бы добраться. Виновен и всё тут. Однако никто Чернышева ни о чем не спрашивал и он, поворчав еще чуть-чуть что-то себе под нос, стал думать совсем о другом.
— Эй, старуха! — кинул он обломок сухой сосновой палки в спину надменной хозяйки. — Анюта где?!
Старуха перестала рыхлить землю, со страшной гримасой на лице выпрямила спину, отряхнула с палки остатки почвы и, не удостоив ответом измученного мужика, прошаркала мимо него в землянку.
— У, стерва, — беззлобно бросил ей в след раздосадованный кат. — Слова сказать не может. Чего язык бы у неё от ответа отсох что ли? Что же это за люди на свете такие бывают?
Хозяйка действительно была сегодня неразговорчивой и молча, вернувшись через некоторое время из землянки, бесцеремонно задрала Чернышеву порточину на больной ноге. Как она угадала, какая из двух ног больна, кату неизвестно было, но угадала точно. Еремей сперва хотел воспротивиться столь дерзкому покушению на свое тело, но старуха оказалась гораздо сильнее, чем можно было ожидать от её хилой комплекции и кату пришлось, после короткой схватки, сдаться на милость победительницы. Кстати, он скоро этому поражению был уже несказанно рад. Хозяйка немного потерзала ногу побежденного: резко дернула, куда-то под колено нажала, растерла лодыжку, и нога перестала ныть. Всю ночь ныла да ломотой по всему телу стреляла, а тут вдруг всю боль, как рукой сняло. Оставив в покое ногу, старуха опять поплелась в своё жилище и опять же скоро вышла оттуда с деревянным ковшом в руке. Еремей сразу догадался, кому несут питье, и ждать приглашения отведать местного напитка не стал. Он вырвал из рук хозяйки ковш и в два глотка осушил его. Уж больно в горле у него от ночных приключений пересохло.
