И тут Монюков вдруг резко толкнул его локтем — в столовую вошла Ксения Вячеславна Волохова, начальник управления при главке. Одета она была в белый летний костюмчик, ее светлые волосы, как всегда, были уложены пучком сзади. Она благосклонно кивала сотрудникам, чуть улыбаясь тонкими губами, слегка покрытыми розовой помадой...
— Ну что? Она?
Корюшкин не отвечал, а только смотрел на Волохову завороженным взглядом, и она тоже посмотрела на него, и даже дольше, чем на других, и улыбнулась...
— Ну? Она, что ли? — не унимался Монюков.
— Кажется! — сказал Корюшкин, и его зубы забили дробь о край стакана.
— Вот это да! — многозначительно присвистнул Монюков. — Это ты, старик, зря... Начальство в этом смысле лучше не трогать! Ну-ну, спокойней! — добавил он, видя, что лицо Корюшкина приобретает бледно-сиреневый оттенок. — Ничего страшного... Она тоже человек. Как говорится, закон природы, взрыв страстей: ты — фавн, она — пастушка! Да успокойся же!
Корюшкин не мог успокоиться и становился все сиреневей и сиреневей. Если себя он и мог в какой-то мере признать фавном, то Ксения Вячеславна была уж абсолютно не пастушкой, а начальником управления, и ее строгий суховатый голос приводил в трепет людей поважнее Корюшкина.
— Да не смотри ты на нее так, — шептал Монюков. — Это ж неприлично!
— Выйдем отсюда! — упавшим голосом сказал Корюшкин. — Мне что-то нехорошо...
— Пойдем, пойдем. — Монюков поддержал шатавшегося Корюшкина и осторожно повел его через столовую. — Держись, старина... Ох, господи, что ж ты с таким-то здоровьем на баб бросаешься?
Они вышли в сквер, сели на скамейку, закурили.
— Давай взвесим все «за» и все «против», — рассуждал Монюков. — Она живет на том же этаже, что и мы, она блондинка, и губы розовые. Все это говорит о том, что она могла заблудиться, попасть случайно в твою комнату, а тут ты и налетел как вепрь...
— Я не налетал, — жалобно перебил Корюшкин.
— Налетал, налетал! — неумолимо говорил Монюков. — И в этом вообще ничего страшного нет, если соображать, на кого... Но, с другой стороны, Волохова не тот человек, которой слабеет в темноте... Ты же знаешь ее характер. Помнишь, на летучке она нашему заву какую головомойку устроила? А Игнатьева за аморалку с работы вытурила с такой характеристикой, что он год уже не может устроиться...
Корюшкин застонал.
— Погоди ныть-то! — строго сказал Монюков. — Может, и не она... Эх, черт, зря я волос выкинул, могли бы сверить... Но даже если и она, все тоже не так страшно: в темноте она тебя могла тоже не признать.
