Ларичев знал, что за глаза его все прозвали «диетическим мужиком», что над ним посмеиваются, что его авторитет равен нулю, но не мог придумать, как это все изменить. И каждый раз, когда в конце месяца на фабрике наступал аврал и надо было ускорить темп работы, директор начинал кричать на своих заместителей, те — на старшего технолога, старший — на младшего, а тот, в свою очередь, должен был орать на мастеров, но не мог. И поскольку эта налаженная цепочка разрывалась именно на нем, то получалось, что в срыве плана виноват именно он, Ларичев, и тогда на него орали все. От этого у Ларичева начинало болеть сердце, он приходил домой бледный, сосал валидол и жаловался жене.
— Женечка, — ласково говорила ему жена, — так нельзя, милый... Ты тоже спуску не давай. Ты ругайся!
— Я не умею, — вздыхал Ларичев.
— Научись!
— Не получается.
— Не может быть, — говорила жена, — ты способный! Ты интеллигентный человек, с высшим образованием... Ты обязан это освоить! Занимайся вечерами.
— Пробовал, — грустно отвечал Ларичев.
Он действительно несколько раз пробовал. Наедине, перед зеркалом. Подбегал к зеркалу с решительным намерением выпалить все, что о себе думает, но каждый раз, видя свое хилое отражение, ему хотелось плакать, а не материться.
— Но это все вредно для здоровья, — говорила жена. — Мне один доктор объяснял, что брань — это выплескивание отрицательных эмоций. Все выплескивают, а ты не выплескиваешь! Если не можешь сам этому научиться, возьми репетитора.
— Ладно, — согласился однажды Ларичев, когда у него особенно сильно разболелось сердце. — Попробую учиться...
Шофер фабричной автобазы Егор Клягин долго не мог понять, чего от него хочет этот очкастый инженер в кожаной шляпке.
— Понимаете, Егор Степанович, — стыдливо опустив глаза, бормотал Ларичев, — я советовался со сведущими людьми, и все единодушно утверждают, что лучше вас этому меня никто не научит...
— Чему «этому»?
— Ну, вот этому... В смысле выражений... Все говорят, что вы их знаете бесчисленное множество...
— Кто говорит-то? — возмутился Клягин. — Дать бы тому по сусалам, кто говорит!
— Нет-нет, они в хорошем смысле говорили! В смысле, так сказать, восхищения вашим словарным запасом...
— Слушайте! — сердито сказал Клягин. — Некогда мне с вами шутки шутить, Евгений Петрович! У меня здесь и так... — тут Клягин употребил несколько тех выражений, которые были так недоступны Ларичеву.
— Вот-вот, — обрадовался Ларичев. — Именно так! Ах, как вы это лихо! Ну, прошу вас... Всего несколько занятий. А я вам буду платить.
