— Он у вас? — спросил Губерт.
— Слава богу, — ответила она, не оборачиваясь.
— Какая забывчивость!
— Обо всем не упомнишь…
— Где вы его прячете?
— Тут, под юбкой.
— Нужно его уничтожить…
— Каким образом?
— Сжечь.
— У меня времени не хватит.
— В таком случае бросьте его в колодец.
— Хорошо.
Колодец, о котором говорил Губерт, находился за главным зданием, в кустах. Туда-то и направилась Мэри-Энн. Племянник графа был настороже… У колодца гувернантка осмотрелась. Убедившись в том, что за ней никто не наблюдает, она нагнулась, подняла юбку и, вытащив из-под нее какую-то вещь, перекинула ее через решетку колодца. Вещица, от которой спешила избавиться Мэри-Энн, оказалась не чем иным, как венком из цветов флердоранжа[3] с головы несчастной жертвы.
— Дело сделано, — сказала гувернантка, подходя к Губерту. — Нужно достать его оттуда до наступления ночи и уничтожить.
— Я беру это на себя. А Куркодем?
— Он ждет вас этой ночью.
— Значит, все хорошо?
— Не просто хорошо, а отлично!
— Очень рад, значит, дело продвигается. Идите, а я вернусь к моему дорогому дяде.
— Да, отлично, мой милый, — повторила Мэри-Энн, когда Губерт скрылся из виду. — Но не нужно пытаться провести нас… Впрочем, все в наших руках.
Когда племянник графа вошел в гостиную, мэр, «к своему великому сожалению», признал музыканта виновным в умерщвлении графини Элен Керу.
Все то, о чем мы рассказали в предыдущей главе, начиная с брачной церемонии и заканчивая появлением на сцене мэра, произошло так скоро, что в два часа пополудни мэр приступил к допросу, который должен был пролить свет на это темное и таинственное преступление. Тело несчастной жертвы, закрытое белым полотном, лежало на матрасе, напротив окна. Граф Керу хотел, чтобы ее лицо оставалось открытым; яркие лучи весеннего солнца, освещавшие комнату, еще резче оттеняли мертвенную бледность тела и следы запекшейся крови на лбу. Подталкиваемый жандармами и толпой, Давид очутился в присутствии той, которая, по их мнению, была его жертвой.
Музыканту едва исполнилось тридцать лет. Он был высокого роста, но никогда не отличался хорошим здоровьем. Его длинные белокурые волосы, завиваясь, спускались на шею. Взгляд больших голубых глаз был мягким, а лицо — спокойным и добрым. Но в эти минуты под впечатлением ужасного подозрения, высказанного Лантюром, печаль на лице музыканта все объясняли угрызениями совести. Давид не смог приблизиться к телу Элен и, едва увидев его, вскрикнул. Когда молодой человек закрыл лицо руками, по толпе прокатился недружелюбный ропот.
