Лицо ее с четким овалом, чуть курносое, пухлогубое, все ее узкое тело напоминали фотографии из «Вога» или «Эль» — французских модных журналов, — но не те, где звезды-манекенщицы, непременно худые, черные, длинноногие, хищные, демонстрируют последние фасоны немыслимых в быту платьев, то похожих на наряд тропических бабочек, то напоминающих греческие хитоны, то годящихся в иллюстрации к фантастическому роману: очки на пол-лица, чудовищно расклешенные брюки и начинающиеся от ключиц рукава. Нет, она походила на тех скромных, безымянных, стандартных девушек, которые в начале и в конце журнала показывают лифчики, колготки, пояса. Она была проста, но в этой простоте славянского лица с точеными, ровной дугой бровями и огромными ресницами (впрочем, почти бесцветными, если их не подкрасить) заключалось главное обаяние: неспособность надоесть, примелькаться своей оригинальностью — простота бесконечности. Загадка (которой, возможно, и не было?) таилась в ее голосе — то высоком, почти писклявом, то глубоком, грудном, в ее удивительной фотогеничности — всякий раз по-иному выглядела она на газетных снимках и в маленьких ролях, которые сыграла затем в нескольких фильмах, не обнаружив, правда, особенного актерского дарования. Как он гордился ею, женившись! Собирал и наклеивал в специальный альбомчик фотографии, ходил бесконечное число раз мимо тех магазинов, где в витрине было ее лицо — то в дорогой норковой боярке, то с помадой у губ, то с переделанной ретушером из помады карамелькой — в окне булочной на улице Горького. Хотя в глаза говорил больше о недостатках — о ее фигуре, излишне худой и недолгой; о плечах, широковатых для ее небольшого тела; о ногах, не вполне прямых и особенно худых от щиколотки до колен. Зато бедра, совершенно незаметные под юбкой, невидимо полнели, внезапно открывая ее женственность. Ей очень шла маленькая родинка на подбородке, которую Алексей любил, как, впрочем, и еще одну — на узкой ступне, у которой первый и второй пальцы были совершенно одинаковы…
«Если она сойдет у комбината «Правды», я пойду за ней», — решил Алексей. Он умел знакомиться на улице, хотя дальше очень часто развить успех не мог. Алексей не был робок с женщинами — скорее женщины были робки с ним. В природе существовал тип, предназначенный специально для него, для его пылких рассуждений о литературе, о поэзии, — но сам Алексей тянулся к совершенно противоположному: «Что могу, то не хочу, что хочу, то не могу». Он знал за собой, что некрасив, курнос, очкаст, но умел заинтересовать, зажечь словом. Даже его хорошенький приятель, генеральский сын и стиляжка Митя Гурушкин, любимец однокурсниц, не раз прашивал его заговорить на улице со смазливым личиком, чтобы затем самому углубить знакомство.
