— Ну, Петрушка, — обратился Радыгин к псу и показал ему рукой на свои колени, — ложись, подремли маленько. Что, брат, небось и не вспомнишь, когда уеду?
— Куда это ты собираешься? — спросил Комаров.
— Отплываю, Степа, к далеким родным берегам, — задумчиво промолвил Радыгин. — Трудно мне с вами расставаться, ребята. Все-таки как-никак, а в разведке-то и к моему автомату привыкли.
— Но что же делать, Паша? Не вечно же мы будем воевать, — сказал Токмаков, — когда-нибудь и расставаться надо. Куда направляют, во флот, что ли?
— Какой там флот, — сказал Радыгин, — это, дядя Саша, такая секретная отправка, что будет почище любого флота. Сам полковник в штабе уронил слезу. «Прощай, говорит, Паша» — и целует меня, понимаешь, прямо в губы. Вот не сойти мне с этого места, если я брешу! — Радыгин взволнованно поднялся с нар, хотя в его словах о плачущем полковнике никакой правды не было. Затем он развязал свой вещевой мешок и, по заведенному обычаю, каждому разведчику преподнес подарок, придавая особую таинственность этому прощанью.
— Ишь сколько ты туману напустил, — сердито заметил Токмаков, принимая от Радыгина старинный, позеленевший портсигар. — Ну, если молчишь, значит, действительно задача отчаянная, но ты не унывай, Паша, вот и от меня подарок.
Токмаков протянул Радыгину финский нож из редкой темно-синей стали с позолоченными двумя кольцами, надетыми на прозрачную рукоятку. Потом старый разведчик снял с Радыгина сапоги и чинил их до самого вечера, а когда в землянке зажгли огонь, Радыгин вышел за порог и с необыкновенной отчетливостью увидел протараненные стены авиационного городка, тихие минированные поля, заросшие серебристой вербой, и роение трассирующих пуль над Пулковской высотой.
Высоко в облаках дымилась луна и плыла в сторону Урицка к чистому небу, где горело много звезд.
Метрах в двадцати высилось несколько фанерных обелисков, и Радыгину захотелось побродить среди могил и попрощаться с погибшими товарищами.
Это было странное чувство, никогда раньше не шевелившееся в его душе, и вот теперь, оттого что оно пришло, он обрадовался за самого себя, за то, что в нем пробуждалось обычное человеческое желание положить к подножию обелиска охапку зеленой травы.
Радыгин снял пилотку и остановился у могилы разведчика Кондрашова.
Он хорошо знал этого человека, никогда не унывающего, доброго и такого светлого, что посидишь около него хотя бы минуту — и сразу же почувствуешь, как хорошо и легко становится у тебя на душе.
