— Ну, это не беда, — сказал полковник, — главное, чтобы в голове мозги были, да еще желание выполнить то, что приказано. Есть у нас одно серьезное задание, но выполнять его будет только тот, кто на это добровольно согласится. Я подчеркиваю — добровольно, понимаешь?
— Разрешите узнать, товарищ полковник, значит, я нахожусь на примерке?
— Ты слушай. Сначала я спрошу о самом главном. Можешь ли ты, например, взорвать мост в тылу у немцев? Правда, при этом, возможно, и самому придется погибнуть. Если ты сумеешь найти в себе столько самоотверженности, будем разговаривать и дальше.
— Самоотверженность-то, конечно, имеется, но лучше не помирать.
— Конечно, лучше, но такая возможность вполне вероятна. Вот этот мост, можешь посмотреть фотографию. Ну как, нравится?
— Красивая махина. Но одному она будет не под силу. Позвольте узнать, товарищ полковник, раз это дело добровольное, то мне интересно посмотреть, что это за люди пойдут со мной. Может, у нас характеры окажутся неподходящими. А ведь это же немыслимо — погибать без уважения друг к другу в таком далеком бою.
— Ишь ты какой привередливый, — шутя заметил полковник, — ты и смерть-то свою хочешь обставить всеми удобствами, а впрочем, зря я тебя пугаю. Ты, видно, человек бывалый, нагляделся всего на свете.
— Я счастливый, товарищ полковник, два года нахожусь в разведке, а всего только три раза ранило. Как-нибудь справлюсь и с мостом.
— Ну и отлично. В таком случае повернись к окну — и ты увидишь своего напарника.
Радыгин торопливо поднялся со стула, круто наклонил голову, прижимаясь скулой к плечу, и, не поворачивая туловища, увидел лицо незнакомого капитана, его аккуратно расчесанные светлые волосы и угрюмые темно-синие большие глаза.
В первую минуту знакомства только одни эти угрюмые глаза и понравились Радыгину. Все остальное ему было чуждо в капитане, потому что перед ним сидел юноша, по-видимому выросший в такой семье, куда не заглядывало горе и где не знали ничего про обыкновенную человеческую нужду.
Что-то детское, очень тонкое просвечивало сквозь щеки и лоб капитана, и от этого внутреннего детского света Радыгину стало не по себе.
Однако прошла минута, и, пока они смотрели друг на друга, Радыгин понял то, чего он раньше никогда бы не сумел понять.
Он почувствовал, что капитан был не просто храбрым человеком. Таким был и сам Радыгин, и ничего особенного в этом не находил. Но то, что перед ним сидел офицер, много раз видевший иной мир, расположенный по ту сторону фронта, это обстоятельство притягивало к капитану и заставляло каждого относиться к нему с подчеркнутым почтением.
