Общеяпонский политический климат, скептицизм по отношению к недавней истории, усилия этнологов по отрицанию исторической науки принесли решительные изменения в среду профессиональных историков. В послевоенный период в течение двух с лишним десятилетий историки-марксисты играли ведущую роль. Эти японские историки оказались «больны» тем же самым набором болезней, который характерен для этого направления исторической науки. К этим «болезням» следует отнести прежде всего примат теории над фактом, представление об истории как продукте исключительно классовой борьбы, игнорирование роли личности, психологической составляющей истории, локальной специфики исторического процесса. В результате в изображении этих ученых японская история — за исключением имен и дат — стала выглядеть как история любого другого государства. Таким образом, японская историческая наука первых послевоенных десятилетий по своим методологическим установкам («все факты должны соответствовать теории») отличалась от довоенной историографии немногим.
В противовес им этнологи предложили такие ценности, устоять перед которыми японцы оказались не в силах, — их усилия не пропали даром. Во второй половине 60-х гг., когда мир заговорил о японском экономическом чуде, начался расцвет идеологии, известной как «японизм» (нихондзинрон). Эта идеология утверждала отличность японцев от всех других народов. Количество публикаций на эту тему не поддается учету, а их анализ представляет собой тему для самостоятельного исследования. Отметим лишь, что правящие круги активно поддерживали этнологию. Зримым выражением такой поддержки явился открытый в 1977 г. в Осаке суперсовременный гигантский государственный музей этнографии. Он обладал богатыми материальными ресурсами и хорошим подбором научных кадров. Он проводил и проводит множество выставок, публикации сотрудников охватывают самую разную тематику. Однако в массовом сознании все это служило лишь подтверждением того, что японцы весьма и весьма отличны от других народов. В результате не только сами японцы, но и западный мир уверовали в исключительную специфику всего японского (экспорт культурных стереотипов осуществлялся при прямой государственной поддержке). В этом дискурсе японцы обладали исключительным чувством прекрасного, их отношение к природе характеризовалось исключительной гармонией (и это на фоне бурного развития промышленности, уничтожавшей привычную среду обитания); японское кимоно было исключительно хорошо приспособлено к японскому стилю жизни (и это при том, что кимоно все более вытеснялось европейской одеждой); японский язык представал как совершенно особый (при этом его обычно сравнивали с английским, а не с родственными ему алтайскими языками); пищевая диета японцев служила примером для подражания. Предметом специфической гордости стал даже факт того, что длина кишечника у японцев больше, чем у других народов, ввиду того, что основу традиционной диеты японцев составляют продукты растительного происхождения. Дело дошло до того, что было объявлено: даже полушария мозга работают у японцев не так, как у других народов.
