Все это наводит на определенные мысли.
Я не знаю, что там произошло на самом деле. Но рискну предположить, что некая оппозиционная группа в элитах страны, вроде той, что организовала и провела Февральскую революцию 1917 года, пыталась это сделать еще в 1904–1905 годах. Куропаткин же, как один из наиболее высокопоставленных военных чиновников России, был с этим как-то сопричастен. Ведь только в его руках была возможность превратить «маленькую победоносную войну» в национальную трагедию. Зачем? Сложно сказать. Своих финансовых выгод в этом деле он не имел…
Внесем же коррективу в этот изгиб истории и добавим Куропаткину понимания последствий его поступков. Одарим Алексея Николаевича своего рода одержимостью «нечистой силой», то есть наглым и циничным соотечественником из наших дней.
28 марта 1904 года, недалеко от Ляояна
Ординарец тихонько постучался. Не услышав никакого ответа, осторожно приоткрыл дверь купе и уставился на Куропаткина, который с каким-то одуревшим видом осматривал все вокруг… сидя на полу.
— Упали, ваше превосходительство?
Вместо ответа Алексей Николаевич устремил свой взгляд на него и что-то бессвязно промычал.
— Устали от трудов праведных? — сочувственно произнес ординарец. — Эх! Это мы сейчас поправим! Сейчас рассольчику выпьете и сразу полегчает!
Куропаткин попытался встать, опираясь на сиденье, но руки подвели его, и он брякнулся опять на попу, неудачно щелкнув подбородком о покрытую деревом металлоконструкцию.
— Э-э-э-х, ваше превосходительство! Ну что же вы? В столь немалых годах уже и поберечь себя можно! Ну, зачем же так самоотверженно? Давайте я вам помогу. Вот. Вот так. Вот, извольте откушать, — протягивая стакан рассолу, произнес ординарец и, несмотря на вялые протесты, помог его испить. Залил насильно то есть.
Так начинался первый день Алексея Николаевича в новом мире…
Последнее, что он помнил — нарастающий гул, стремительно приближающегося автомобиля. Удар? Наверное, он был. Но Алексея Николаевича Орлова — тезку Куропаткина — размазало в тонкий блин быстрее, чем он успел испугаться.
Шмяк.
И он уже открывает глаза в железнодорожном вагоне со странного вида обстановкой. Натуральный винтаж с немалой претензией на вкус и стиль. А голова… она, казалось, вот-вот расколется от чудовищного вихря разнообразных воспоминаний, что безумным роем пьяных пчел лезли во все щели. Глаза открыть было больно. Ориентироваться в пространстве толком не удавалось. Про то, чтобы подняться самостоятельно, и речи не шло. А тут еще этот чертов ординарец со своим рассолом…
