Петербург вызывал странные, давно забытые чувства, словно разваливался, распадался на куски наросший за годы защитный панцирь. Когда-то давно она приехала сюда, чтобы выяснить, кто она на самом деле. Сама по себе, без родителей, без Натки, без одноклассников и друзей, без людей, которые знали ее с детства. Здесь она была самой собой, этот город подарил ей Рому. Может быть, если бы она осталась тут навсегда, все было бы по-другому…
– Любуешься пейзажем? – Алексей обхватил Женю руками.
– Я забыла, какая тут отвратительная погода, – не поворачиваясь, сказала она.
– Разве ты не рада, что мы в Питере?
– Рада…
Закорчилась от боли душа, нахлынули, заслоняя другу друга, воспоминания. Крошечное лицо в дареном чепчике, маленький Ромка с пальчиком на странице раскрытой книжки, мамины глаза в лучиках улыбки, за ее спиной – рюкзак с привезенной для них едой.
– Ты щекочешь меня лопатками, – сказал Алексей, целуя ее в затылок, – острые, такие… крылышки.
– Как у цыпленка табака? – невесело усмехнулась она, прижимаясь спиной к уютной фланелевой рубашке мужа.
– Нет, как у ангелочка.
Он мотнул головой в сторону елки. На самом верху, под пурпурной звездой висела новая, только что купленная игрушка – ангел в серебристом одеянии.
Грудь кольнула острая, как заноза, жалость, такой незаслуженной была Лешкина любовь.
– Какое печальное у него лицо, – сказала Женя.
– Сочувствует, – сказал Алексей, в голосе появилась тревога, – ты ничего такого про Питер не рассказывала, я думал, тебе только в Твери было плохо.
За окном мигнул и зажегся уличный фонарь. Он осветил кусок тротуара бледным, неживым светом. Этажом выше зашлась пронзительным лаем собака.
– Воет, будто умер кто, – сказала Женя.
– Голодная? – предположил Алексей. – Или оставили одну дома.
– А может, просто характер, – сказала она.
– У меня сейчас тоже характер исп-пор-тится, – пробурчал он, – от голода.
Женя повернула голову и посмотрела ему в глаза. Лешкина бабушка говорила, что у ее внука глаза ее дочери, глаза, которые умеют видеть и понимать, дарить тепло и любовь. Глаза, которые помогли бабушке Анне выжить после смерти ее единственной дочери. Теперь из Лешкиных глаз смотрела на Женю ее собственная боль.
Женя осторожно погладила мужа по щеке. Мир перестал корчиться от боли. Отступила, уползла на дно сердца горечь.
– Поцелуемся? – В глазах Алексея запрыгали шаловливые искорки. – Обожаю, когда ты такая румяная. Так бы и съел.
От его теплого дыхания на Жениной шее поднялись крошечные волоски.
