Серхио стряхивает с себя остатки тяжелого полуденного сна. Обычная сиеста в выходной день перед дождем. За зарешеченным окном собирались тучи. Тетя Сильвия вышла во двор, чтобы снять с веревки белье. Младшая сестра отца не просто тетя, она друг. Она приносит ему из библиотеки книжки, которые нельзя уносить домой. Ему нравятся книги по истории, книги про путешествия в дальние страны. Про умершие цивилизации и про людей, которые жили до нас. Совсем недавно Сильвия принесла книгу про то, как строилась и процветала El Imperio Romano. Империя Романо. Ему нравится, как это звучит.
Он накинул на себя одежду и вышел на улицу. Надо помочь Сильвии с бельем, а не думать про сны. Тем более про такие, которые приходят в душный день перед дождем. Пусть забудется, затрется в памяти этот крошечный, невыносимый момент. Момент, который отделяет его он нее. От вероломной золотоволосой русской Девы Марии.
– Uno momento, Сильвия, – кричит он, – не торопись делать всю работу!
Она поворачивает к нему смеющееся лицо.
– Или сюда, мой любимый племянник, иди сюда! – кричит она, перебивая шум ветра.
Два месяца Женя репетировала слова, которые она выкрикнет в лицо Пилипчуку – виновнику всего, что с ней случилось. Наталья не справилась бы со всем одна, это он, Пилипчук, воплотил в жизнь безумный замысел сестры. Вся Женина боль, отчаяние и чувство вины воплотились в имени Пилипчук. Ася не вызывала у Жени такого чувства. Она не могла не понимать, каким оно было, это чувство потери и невыносимой боли, когда ты готова сделать все что угодно, только бы вернуть себе сына.
Они встретились на Троицкую субботу в новом кафе в центре Твери. Пилипчуки только что вернулись с кладбища, где весной в поисках Роминой могилы ходила кругами Женя. Наталья уже водила Женю на правильное место, где лежал не Рома, а другой кареглазый малыш. Сережа. Она и не знала, как много он значил в жизни сестры. Ната ухаживала за его могилкой так же заботливо, как и за маминой.
Время не пощадило Андрея Григорьевича Пилипчука. Человек-гора, о котором говорила сестра, выглядел как крепкое с виду, но пустое, высохшее изнутри дерево. Он с усилием переставлял явно больные ноги, добротный черный костюм мешком висел на усталых плечах. Над туго затянутым под слишком широким воротником рубашки галстуком ерзал большой, размером с грецкий орех, кадык.
Пилипчук протянул Жене старую, дрожащую медвежью лапу.
– Рад познакомиться, – сказал он гулким, как из бочки, голосом, в котором еле угадывалась бывшая сила, – жаль, что не раньше. Жаль…
