Подойдя к резному, из слоновой кости и черного дерева, креслу, стоявшему посередине комнаты, на низком помосте, между четырех столбиков, он сел на него. Дио подошла к нему и стала на колени. Он поцеловал ее в лоб и сказал:
— Радуйся, дочь моя! Милость бога Атона да будет с тобою! Ступайте все, — прибавил, обернувшись к спутникам.
Когда все вышли, он встал, подошел к ложу, сел на него с ногами, взглянул на Дио и молча указал ей на место рядом с собою, но сделал это не очень заметно, а как бы надвое: захочет — увидит, не захочет — нет. Не увидела — села против него, на складной ременчатый стул.
Кошка подошла к ней и начала тереться об ее ноги, тыкаясь мордой в колени и слишком громко, не по-кошачьи, мурлыкая. Дио не любила кошек, а этой особенно: ей казалось, что это огромная, черная, скользкая гадина. С Тутой никогда не разлучалась она: всюду ходила за ним, как тень.
— Что ты тут одна сидишь? Отчего доложить не велела? — спросил он голосом тихим и ласковым, похожим на кошачье мурлыканье.
— У тебя был гость.
— Твой же поклонник, Менхеперра. Оттого и не вошла?
— Оттого.
— Ах, дикая… Поди сюда, Руру! — позвал он кошку. — Надоела тебе?
— Нет, ничего, — сказала Дио из учтивости: охотно бы оттолкнула слишком ласковую гадину.
— Удивительно! — заговорил он, улыбаясь и глядя на нее тем особенным мужским взором, который был ей противен: «Точно пауки по голому телу ползают», — говорила она об этих взорах. — К тебе нельзя привыкнуть, Дио: каждый раз, как видишь тебя, удивляешься, что так хороша… Ну, прости, не буду, знаю, что ты этого не любишь!
Кошка подняла морду и заглянула ей прямо в глаза огненными зрачками. Дио оттолкнула ее тихонько ногою: страшно было, что вскочит на колени.
— Ах, несносная! — рассмеялся Тута, схватил ее за ошейник, втащил на ложе, уложил и нахлопал: спи!
— Ну, так как же? Едешь? — начал он уже другим, деловым голосом. — Стой, погоди, сразу не отвечай. Я тебя не тороплю; только подумай, что ты тут делаешь, чего ждешь? Учишься плясать по-нашему? Зачем? Пляши по-своему — еще больше понравится. У нас теперь чужое лучше своего…
— Я решила…
— Стой, погоди, дай кончить. Я уеду, останешься одна, а время нынче такое — не знаешь, что будет завтра…
— Да еду же, еду!
— Ну-у? Правда? Ой, опять обманешь?
— Нет, теперь уж сама хочу поскорей.
— Отчего же так вдруг захотела?
Она ничего не ответила и спросила:
— Завтра едешь? наверное?
— Завтра. А что?
— В городе, говорят, неспокойно.
— Пустяки. К завтрему все кончится. Ну, конечно, город большой, дураков много; может быть, и пойдут умирать за своего болванчика. Тогда, делать нечего, не обойдется без крови…
