— Карась!
Сиплый голос Малюты, его скуластая, отвратительная наружность, его космы жестких рыжих волос и, наконец, его глаза, горевшие огнем дикой злобы, слишком хорошо были известны Карасеву, чтобы он тотчас же не узнал грозного опричника и не опустил меч.
— Ты что тут затеял?.. Своих бить? — крикнул Малюта.
— Я бью не своих, а разбойников…
— Я тебе покажу рассуждать… Как смел ты поднять руку на царевых слуг!
— Царь не атаман разбойников… Суди меня Бог и государь, коли в чем повинен я, а невинных бить не дам, пока жив…
— Какие такие невинные?.. Каких тут невинных бьют… Ты не в своем уме, парень… Бьют изменников…
— Нет, Григорий Лукьянович, хорошо слышал я слова этой девушки…
Голос Семена дрогнул, и он рукой указал на инстинктивно прижавшуюся к его коню почти лишавшуюся чувств девушку.
— Да и злодей тот, которого уложил я первым, подтвердил, что этих женщин топить вели… В чем повинны они?.. — продолжал Карасев.
Малюта взглянул на девушку, и в глазах его пробежал какой-то адский огонек.
— Краля-то, кажись, знакомая… Кабы по добру бы обратился ко мне, наградил бы я тебя, царского слугу, этим сокровищем… Отец ее, Афанасий Горбач, в изменном деле уличен и на правеже сдох под палками, а молодая, видно, сгрубила нашим молодцам…
При этих словах Григория Лукьяновича несчастная девушка как-то дико застонала и окончательно лишилась чувств.
Если бы Семен Карасев ловко не подхватил ее и не положил поперек седла, она бы упала на землю.
Занятый этим, он не успел даже ответить что либо Малюте, но бросил на него лишь взгляд, полный непримиримой ненависти.
Тот же между тем продолжал с усмешкой:
— А теперь… невинность-то ее разберут после… Брось бабу, да и меч, оскверненный убийством своих и… и следуй за мной. Бери его! — крикнул Малюта подоспевшим опричникам.
— Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом — пусть судит меня царь! Если скажет он, что губят народ по его указу — поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю! Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
И махая мечом, Карасев не давал к себе подступиться, отваги же броситься под шальной удар у опричников не хватало, при виде убитых уже неожиданным ворогом.
— Вишь, он рехнулся, Григорий Лукьянович! — отозвался один из опричников. — Пусть едет к царю! — лукаво подмигнул он Малюте.
— Добро, пусть судит тебя царь, любимца своего, — поддакнул Малюта, не думая, чтобы горячему Карасю удалось проникнуть к державному.
