На противоположной стороне перевала Путь спускается вниз, и ветряные электростанции оказываются у тебя за спиной, отчего ты мгновенно испытываешь облегчение. Ничто не отличает синеватые дали на горизонте от природы, которая окружает тебя, за исключением того, что дали называются Галисия.
Поднимаясь на перевал, я заметил впереди, на расстоянии двухсот или трехсот метров, другого паломника. Мы шли одинаковым темпом, и расстояние между нами не изменялось. Но во время спуска остановился. Скоро я оказался рядом с ним. Это был испанец лет пятидесяти, судя по внешности – административный работник. На нем были очки в черепаховой оправе, рубашка марки «Лакост» и туфли из джинсовой ткани. Он ждал меня у дороги на месте, которое, как мне казалось, ничем особым не отличалось от других. Но он показал пальцем на черту, проведенную по земле; я увидел, что черта начинается от бетонного колышка, вбитого в землю на обочине.
– Галисия! – объявил мой собеседник с огнем во взгляде.
Он стоял как раз перед линией. Когда я подошел к нему, он протянул мне руку. Я пожал ее, но она была протянута не для приветствия. Он, как мог, объяснил мне, что мы должны держать друг друга за руки и перейти линию вместе. Тогда мы встали лицом к крошечной границе, рука в руке, перепрыгнули ее одновременно и так вступили на землю святого Иакова. Оказавшись на другой стороне, испанец радостно обнял меня, словно при посвящении, и продолжил свой путь. Больше я его никогда не видел.
Зато ниже перевала меня ждала неожиданная приятная встреча. В доме из сухого камня находился маленький бар для паломников. На прилавке громоздилась целая куча всевозможных сувениров – пивные кружки, вымпелы, почтовые открытки. Каждый раз, когда хозяин пробивал чек на продовольственный заказ, громко звонил прикрепленный к кассе колокольчик.
Этот склон был в тени, поэтому ветер здесь продувал ледяной, и я, чтобы согреться, вошел в бар. Там я увидел Марику и бельгийца, которые поглощали бутерброды. Мы обнялись, возобновили нашу дружбу, и через секунду я сидел с ними за столиком, а они рассказывали мне, как прошли последние этапы.
Хосе и Рамон исчезли. Хосе сошел с Пути из-за болей в колене, на которые жаловался с самого начала похода. А Рамон, несмотря на свои славные воспоминания, отстал от них. Марика с неосознанным равнодушием, характерным для паломников, достигших буддийского состояния, проявила полное безучастие к катастрофе, постигшей ее рыцаря. Я хорошо представлял себе отчаяние Рамона, когда со всей очевидностью стала ясна жестокая правда: все, что он рассказывал, были только басни и похвальбы. Его толстый живот, маленькие ножки и короткое дыхание оказались сильней большой любви, которую пробудила в нем прекрасная молдаванка. Если он и оставался еще на Пути, то чувствовал себя таким же беспомощным, как перевернутый на спину жук. Он раздражал меня, и поэтому я смеялся над ним, но теперь искренне жалел его и понимал, сколько страдания было в его болтовне.
