). Наступала ночь, и я решил поставить палатку там, где для этого представится случай. Но поскольку это все еще была Кантабрия, мне попалось только одно подходящее место – поросший травой склон над автомагистралью.
Я вынул из рюкзака спиртовку и приготовил себе на малом огне рагу не слишком высокого качества. Потом я уснул под своей хрупкой холщовой крышей, убаюканный шумом грузовиков.
Самые лучшие воспоминания о Кантабрии остались у меня от тех минут, когда я сбивался с пути. В один дождливый день я свернул с дороги на перекрестке двух тропинок и заблудился среди гор. Обычный маршрут заставил бы меня остаться на равнине и на обочинах дорог, а здесь мне пришлось взбираться вверх по крутому склону через густые заросли, блестящие от дождя. Поднявшись наверх, я оказался на длинном горном гребне, поросшем елями и эвкалиптами. Иногда ветер раздвигал полосы тумана, и далеко внизу становился виден берег моря. Отсюда автомобильная дорога казалась лишь красивой черной змейкой, скользящей по зеленой равнине. Она была далеко и наконец-то молчала! С другой стороны – со стороны суши – облака иногда разрывались, и из-за них на мгновение выглядывали высокие черные горы. Так между двумя порывами ветра становилось видно, что где-то близко находятся великолепные Пикос-де-Европа. Это соседство позволило мне догадаться, что существует другая Кантабрия, которую я бы хотел когда-нибудь открыть для себя. Но, увы, Путь не позволяет ее увидеть. В то утро я узнал счастье затеряться среди природы – там, где не нужно искать взглядом знаки-ракушки, где не ревут грузовики и нет пустых домов. Я стал ориентироваться так, как это делают горцы. В один миг я снова обрел умение видеть весь ландшафт целиком, необходимое человеку, когда он сам прокладывает свой путь по горам и долинам. И я был горд, что сбросил с шеи аркан, на котором Путь вел меня, как раба. После долгого спуска через лес я оказался в маленькой сонной деревне. Единственным в ней местом, где жизнь не замерла, было кафе с табачным киоском и отделением-бакалеей. В этом кафе я обсох и проглотил большой сытный сэндвич.
Посетительница, одетая во все черное, морщинистая, с собранными в пучок седыми волосами, спросила меня, не француз ли я. Она в совершенстве говорила на нашем языке, и в ее речи парижская насмешливая интонация сочеталась с испанскими перепадами тона. Она скучала по Батиньолю (район Парижа. – Пер.), где прожила тридцать лет. Все эти годы она не переставала мечтать о родной деревне, стоящей у подножия гор. А с тех пор, как вернулась в эту деревню, ей постоянно снятся метро, площадь Клиши и овернские бистро.
