Вот она, одолев лишь ей ведомый путь, силится перебраться с одного зеленого листа на соседний: вытягивает свое гибкое тельце, но — тщетнорихожу ей на выручку, подставляю ладонь. Улитка принимает , продолжая свой путь по руке. Она не ползет, но словно плывет, ритмично колеблясь нежным тельцем своим. Так близко, рядом с лицом моим — изящная головка, точеные рожки, гибкие усики, малые бусинки глаз, жемчужная, в мягком сиянии, трепетная, студенистая плоть живого творенья. Малого, но всем родного: земле, небу и мне, грешному.
Жаль, что внука Мити нет рядом. Я бы позвал его и сказал: «Смотриакое у нас чудо…»
Он бы, конечно, понял меня.
В невеликом нашем поселке впридачу давнишней уже «районке» нынче целых четыре газеты объявились. Порою они печатают мои рассказы, конечно же, у автора разрешения не спрашивая. Печатают, люди читают.
Недавно на улице подошла женщина, которую я знаю давно, но, как говорится, шапочно, лишь в лицо. А тут она подошла, говорит:
— … Может, неудобно, но я сказать хотела. В газетке ваш рассказ прочитала. Там про военные годы. Я прочитала и так плакала, так плакалаейчас по телевизору про войну много говорят. Празднуют… — продолжила свою речь моя неожиданная собеседница. — И в рассказе у вас про те годы… и плакала. Так плакала. Маму вспомнила. Нашу жизнь. Вы не торопитесь? Можно, я расскажу…
Мы на хуторе жили. Папа ушел на войну, и его убили. Мы остались. Сестренка, совсем малая, мамочка и я. У нас возле хутора самая битва была. Про нее теперь все говорят — Сталинградская битва. Так страшно было: стреляют, бомбят. Немцы пришли, потом — наши. Мамочка в огороде окоп выкопала. Там мы спасались. Сестренка боялась бомбежки. Всегда плакала.
Потом наши пришли. Но жизнь была очень трудная. Все плохо жили.
А потом война кончилась. Колхоз был. Но жили бедно. У нас на хуторе — старики, бабы да детвора. А мужиков немного с войны вернулось. Один бригадиром был, другой — лесничим. Я их не забуду до конца жизни. И когда рассказ ваш читала, свое вспомнила. Сестренку, мамочку нашу. И плакала.
Голод был. Из лебеды — щи варили. Вязовые листья запаривали, это каша. Козелик, китушки, скорода хлебное — это желуди. Их вымачивали, толкли и пекли джуреки, пышки такие.
У нас дубы росли в займище. Но желуди запрещалось собирать. За это штрафовали. Лишь ночью, потаясь от лесничего. Если сумеешь. А я однажды шла из займища и увидала — возле дуба ветка лежит. Большая ветка, тяжелая, желудей много. Видно, ветер обломил. Я подняла и понесла домой ее. Я ведь не ломала. Она на дороге лежала. Это ведь не кража.
