Набрали еще мешок. Шофер попросил:
— Вы не спешите. Я поеду, погляди, пока я на бугор заберусь. Резина лысая, цепей нет, гальмует. Застряну, а трактора где? Нету.
Он поехал. Синий фургон осторожно карабкался по белой горе и белой дороге. Синий трактор ждал, пока он взберется. Потом тронулись. В кабине сладко пахло хлебом.
— Бабка наша обрадуется, — сказал дед. — Да еще два письма везем.
— От кого?
— От твоих и от Маши.
— Дай поглядеть.
Дед хмыкнул и, вынув из кармана, подал ему два конверта. Мальчик повертел их, даже понюхал и вернул деду, сказав:
— Ладно, вечером прочитаем.
За хутором, на пробитой утренней колее, еще не заметенной поземкой, мальчик попросил:
— Дай порулить.
— Садись, — сказал дед.
Поменялись местами. Старый Пономарь помог выжать сцепление, а скорость мальчик сам включил. Покатили. Трактор шел мягко и споро. На прямой дороге не было нужды руль крутить. Но мальчик пробовал: туда да сюда. Трактор послушно вилял.
Небо понемногу затягивала непогода. Солнце глядело тусклей и тусклей, словно меркло. И округа: поле, холмы — все подвигалось ближе, смыкаясь с близкой далью и сизыми небесами.
Внезапно посыпал снег, крупными хлопьями и густой, что называется стеновой. Не то что дороги, выхлопной трубы не видать, а она — за стеклом, перед носом. Остановились. Снег был недолгим. Словно разом рухнуло — и все. Обычный серый зимний денек: порхающий снег, дорога, белая долина, холмы, засыпанная снегом речка, черная чащоба деревьев.
Помаленьку доехали. После хутора, его домов и домов, обитель своя: невеликий флигелек, потонувший в снегу, базы да сараи занесенные, лишь крыши торчат, — все это показалось таким малым.
Но выбежала навстречу Найда, кинулась к трактору. Сразу хорошо на душе: домой приехали.
Хозяйка была хлебу очень рада.
— Молодцы… Какие молодцы… — хвалила и хвалила она. — Как удачно съездили. На морозе с ним ничего не сделается. Потом в полотенце и паром — как свежий будет. Немного сухариков посушим.
Она брала за буханкой буханку, выкладывая из мешка на стол. В электрическом свете буханки сияли золотистой солнечной желтизной. Хлеб в тепле согревался, наполняя дом сладостью и кислиной свежего печева. Хозяйка взяла нож и отрезала щедрую горбушку. Ноздреватая мякушка засветила, словно медовые соты, хлебный дух поплыл явственно и дразняще, щекотал ноздри.
— Мне горбушку, — попросил мальчик.
— И мне давай, — со вздохом сказал дед, усаживаясь к столу.
Взяли по ломтю и молча ели.
