— Наглые тут у вас все… — забормотал было юный нумизмат, но потом скривился и махнул рукой: с местными нефиг связываться. Да и идти действительно надо. Стас просунул руку в заборную щель, снял крючок, открыл невысокую калитку и, не оборачиваясь, пошел по прямой мимо могильных холмиков. Попадались деревянные кресты, обычные металлические трапециевидные памятники со скошенным уголком и современные прямоугольники а-ля мрамор; где-то торчала оградка, а где-то — просто холм без каких-либо опознавательных знаков. Обычное сельское кладбище, он на таких сто раз бывал.
— Ишь ты, распоряжается тут … — он всё еще злился на смуглого: этот сопляк младше года на четыре, а толкается, блин, указания дает.
Высокий крест с домовиной гость оставил по правую руку. Затем свернул налево. Памятник у дяди Борькая и впрямь ничем особым не отличался. На черно-белой выцветшей фотографии, прикрученной к кресту, — бородатое лицо с густыми седыми бровями над черными глазами.
— 1897-й — 1981-й. Нормально так пожил мужик… — такие размышления Стас обычно не произносил вслух. Оградки на могиле не было, зато рядом располагалась скамейка — свежевыкрашенная, с металлической спинкой, как-то резко выделяющаяся своей светло-синей новизной среди остальной тусклой ветхости и запущенности. Нумизмат приземлился на нее и принялся оглядываться по сторонам. Смуглого и след простыл; тишина кругом — гробовая. Ни птиц, ни насекомых, ни ветерка.
Он поёрзал минут пять, потом привстал и снова сел.
— И сколько мне здесь еще сидеть? — Стас спросил это вслух — так, будто совсем отучился думать про себя. Он почти случайно снова взглянул на могильную фотку Борькая и тихо охнул, заметив, что на старом керамическом овале ничего нет — одна сплошная белизна.
— Ну только не говори, что испугался… — где-то за спиной отозвался на его вздох мужской голос. — Я этого страх как не люблю.
Стас быстро обернулся и увидел бородатого мужчину лет пятидесяти. Он стоял, опершись на толстую сучковатую палку, и внимательно смотрел студенту прямо в глаза. Стоявший не улыбался, но от всей его фигуры, от его покатых худых плеч, расслабленной позы, какой-то неторопливости веяло добродушием. По крайней мере, никакой опасности Стас не почувствовал, и это его успокоило.
— Болит нога-то?
— Да так… Ноет.
— Ага. Ну, подвинься, подвинься, присяду с тобой, раз пришел, — мужчина присел на скамейку. Свой посох он заботливо прислонил сбоку к металлической спинке. — Вот и хорошо… Теперь и покалякать можно. Ты скажи, Стасик, сколько тебе надо?
