‒ Какие страстные речи! Ты о магистрах ни черта не знаешь, кроме сплетен. Ведро вранья, ложечка правды. Ну почему ты берёшься судить о вещах, о которых не имеешь ни малейшего понятия?
Энтис упрямо сжал губы.
‒ Я чувствую. В Звезде есть зло, и для тебя дар обернётся злом, если пойдёшь к ним! Почему! Дева Давиат! Я не знаю, почему, просто ощущаю. А сделать, чтоб и ты ощутил, извини, не могу! ‒ и с обидой добавил: ‒ Стоило спрашивать, если собирался только посмеяться!
‒ Я не смеялся. Но верить… ‒ Вил вздохнул. ‒ В трясины магистров, я люблю свободу. Энт, а давай уйдём далеко-далеко. Мне надо устать по-настоящему. Может, тогда я вспомню, как людям хочется есть и спать. А то мне кажется, будто я вот-вот растаю, или превращусь в пылинки, танцующие в лучах солнца, и меня унесёт ветер, или допоюсь до того, что останется только голос да колебания струн…
Шли быстро. Энтис не понимал, какое удовольствие Вил получает от столь стремительной прогулки ‒ но, по крайней мере, сегодня они не продираются сквозь колючки и заросли крапивы, не бредут по колено в вонючей грязи и не ползают, словно земляные черви, а идут, как людям и положено, ногами и выпрямив спину. Он не пытался узнать места: Лойрен начал нравиться ему загадочным, незнакомым… опасным ‒ но это и привлекало: страшась грозной чужеродности леса, в то же время он восхищался ею.
То была ожившая сказка ‒ о принце, что блуждает по заколдованному лесу. И находит ‒ то мрачное логово колдуньи-старухи, вначале принявшей облик юной красавицы, то ‒ заброшенный замок, полный опасностей и страшных секретов, то ‒ прелестную девушку, испуганную и одинокую, готовую отдать и доверие, и сердце в обмен на странные, невыполнимые желания… Рядом с безмолвным Вилом в чаще Лойрена легко сочинялись такие сказки. В воображении возникали красочные картины приключений и битв, коварные враги и злобные чудовища, но он всегда выходил победителем. Одно лишь смущало: глаза его принцессы (высокой, тоненькой, с белой кожей и роскошными, цвета полночи, волосами), чёрные и бездонные, были то насмешливо-холодны, то невыразимо далеки и печальны, а нежны столь мимолётно, словно и она здесь ‒ в Сумраке и в его объятиях ‒ появилась на миг и вот-вот исчезнет, и невесома, хрупка их любовь… Энтис думал о ледяном огне, и о вершинах, у подножия которых обречён топтаться вечно, жалкий и крошечный из тех заоблачных высот, и о плате за нарушенное слово… и о близости, причиняющей тревогу и боль, и невозмутимом, бесплодном, бесчувственном одиночестве. О чём думал Вил, он не знал, но был почти уверен: для него в мыслях друга вряд ли хватило места.
