… и замирал от ужаса, и смеялся над своей дерзостью и своими страхами. Вымерял каждый шаг ‒ и взлетал на вершины самого отчаянного безрассудства. То решался вытворять всё, на что хватало сил и уменья, то пугался, и отступал, и осторожничал снова. Но Энт об этом ничего не знал.
Но он об этом ничего не знал и жил почти спокойно. И заканчивалась весна, и тёплый ветер унёс дождевые тучи, и лес расцвечивался свежими красками, звенел птичьими голосами, благоухал. Энтис проделал новую дырочку в ремне; волосы отросли до лопаток, и он обрезал их кинжалом. Он целыми днями не вылезал из озера, даже засыпал там, лёжа на спине, и Вил подплывал бесшумно и со смехом утаскивал его под воду. Сандалии протёрлись, и снова пришлось разрезать сапоги, чтоб их починить. В починке нуждалась и одежда: за три знака лесной жизни вся она истрепалась и порвалась, и Энтис (без особого волнения, впрочем) подозревал, что даже белый плащ никого не убедит, будто он Рыцарь, если под плащом заметят лохмотья, какие не часто увидишь и на нищем бродяге.
Конечно, он мог выйти на тракт и дождаться фургона торговца; мог сходить в Эверн ‒ там его всегда принимали как желанного гостя, особенно юные сьерины… Рваная одежда, руки в мозолях и ссадинах, криво обрезанные волосы ‒ всё это было неважно. Если бы Вил напомнил, как легко Рыцарю на Пути добыть вещь, которая ему нужна, он пошёл бы без всякого протеста, удивляясь, что сам не догадался.
Но Вил не напоминал, и Энтис никуда не шёл и занимался шитьём, пуская на заплаты то, от чего уже остались одни лоскутки. Плоды его усилий выглядели весьма причудливо, но он был ими вполне доволен; да и вообще, в летнюю жару одёжка не очень нужна… Замок, Путь, нарушенная Заповедь ‒ всё отступило в тень, в расплывчатую далёкую неясность «когда-то». Всё, кроме полянки и Вила.
Потом ему казалось, что Вил с самого утра был необычно взволнован, вглядывался в свои незримые Кружева с какой-то мучительной одержимостью во взоре… А он был спокоен (насколько мог, глядя на Вила с Книгой), и день его шёл обыкновенно: набрал, поджарил и съел грибы ‒ без участия друга, зато с энергичной помощью двух соек и бельчонка, ‒ потанцевал с мечом, искупался и принялся вырезать из дубовой щепочки гребень. Дело простое и приятное, возиться с деревом и ножом он любил с детства; но работа, занимающая глаза и руки, оставляла разум свободным и открытым для раздумий, а те вскоре сделались столь темны и тревожны, что нож то и дело срывался, окрашивая гребень алыми разводами.
