Я беспомощно покачал головой, не зная, что сказать: умом я осознавал, что такая откровенность заслуживает большего, чем молчание, но любые слова выглядели жалостью, которой Вэй не прощают. А всё, что вертелось на языке, было: Мерцание, как же мне повезло.
‒ В итоге всё сделала она. Однажды она сказала, что есть мужчина, старый друг, и он хочет быть с нею, а ей хочется его ребёнка, и она нас покидает. Меня и учителя. Она говорила, что я не должен о ней тосковать, и ей жаль, но я слишком молод для союза, а ей осталось не так много времени на рождение… а я не мог ей сказать, как сильно ей благодарен: и за найденный выход, и усилия спасти моё самолюбие… и за этот обман ‒ я же знал, что она лжёт. Как Вэй мог бы не знать? Она и без Чар чувствовала, что я несчастлив в нашем союзе, я это подозревал, но даже не надеялся на такое великодушие. А потом, когда она ушла, учитель со мной поговорил. Даже он утешал меня… словно я, а не она, нуждался в утешениях.
Его голос был по-прежнему мягок, словно в полусне, но я почти задохнулся в исходящей от него печали.
‒ А как же он сам?
Наверное, не будь этой горечи, я бы не решился спросить. Но он, кажется, ожидал этого.
‒ Я тоже спросил. Он сказал, что у Вэй близость к Мерцанию проявляется по-разному, как и глубина проникновения в Кружева. И кто-то в моменты сумрачной страсти может просто отстранить Мерцание, будто бы погасить. И наслаждаться сумрачными чувствами, как и неслышащие, не позволяя этой пустоте захватить себя в плен столь сильно, как это происходило со мною. Он сказал, что предполагал у меня подобное.
‒ И позволил?
Услышать вместо привычной усмешки вздох было… странно. Я очень осторожно коснулся его руки, украшенной кольцом с нарочито грубо огранённым рубином, гранатово-красным, как загустевшая кровь.
Руку мою он не оттолкнул. По-моему, он попросту не заметил.
‒ А как бы он мог запретить? Он воспитывал меня иначе… без запретов, без подчинения, предоставляя всё узнавать самому. И падать, и разбиваться, и учиться вставать и залечивать раны. Да и речь шла не обо мне одном, а какое право имел он распоряжаться жизнью Таэлы? Он считал, что и так должен ей. За отданные ему годы заботы о старом вейлине, которые она могла провести с молодым избранником и завести детей ‒ а какая женщина захочет дитя от Вэй, обречённое на Ступени.
‒ Не хотят и иные мужчины, ‒ невольно пробормотал я ‒ похоже, искренность оказалась заразной. Тут он на меня всё-таки посмотрел: искоса, лениво приоткрыв один глаз и тотчас закрыв снова, явно полагая, что темнота привлекательней.
