‒ Я не умел драться, ‒ с лёгкой усмешкой сказал Каэрин, словно я не думал, а говорил вслух. ‒ И мог поранить только словами, а они в ответ по-настоящему ранили меня. Некрасивый, не очень-то сильный в Сумраке, едкого нрава, высокомерный и убеждённый в своём таланте ‒ но лишь в песнях Кружев, иных талантов у меня отродясь не было… отличная жертва даже для неумелого охотника. А те неумелыми не были.
Я растерянно смотрел на него, лежащего в пыльной траве с изяществом, достойным залы дворца в день королевского приёма. Он был в серебряно-алом сейчас, и в сочетании с его цветом волос это смотрелось бы нелепо у любого ‒ кроме него. Он же походил на пламя у водопада ‒ стремительное падение воды, несущейся в бездну, и над ним, вокруг, вплетаясь в ледяные летящие струи, вьются плети огня. Неистовые, жадные, бесстрашные… подчиняющие. Даже растянувшись на спине среди дикой лесной поляны и выпачкав изысканный шёлк в зелени, а волосы в соке клевера и колокольчиков, он выглядел безупречно.
Слабый и некрасивый? Жертва?
Да ладно. С каких пор жертвой стада овец становятся детёныши тигра?
Его смешок тоже был вполне тигриным, тихий и острый, и хрипловатый, как рычание… или рвущийся на свободу, но пока ещё пленённый огонь.
‒ С твоей отвагой и дерзостью не понять тех, кто привык знать себе цену, но чувствовать страх. Ведь не сила решает всё… а зачастую ничего не решает.
‒ Вы не слабый! ‒ вырвалось у меня. И говоря, я уже понимал, что он подловил меня… а он тихо смеялся.
‒ Был слабым. Отчасти. В те дни, когда мне было шестнадцать. Ужасный возраст. И когда ты умнее прочих, то даже не подозреваешь, каким можешь оказаться идиотом.
В это я поверить никак не мог. Это было нелепо, лишено даже намёка на логику и смысл.
‒ Вы назвали меня Вэй, ‒ напомнил я, с опозданием понимая, что обороняюсь, и хуже того, прошу. А ведь у тех, кто сильнее тебя, не просят… если хочешь сам оставаться сильным.
‒ И не солгал, но Вэй в мире много, а нырять в глубину и ловить беззвучные песни Кружев дано не всем. И парить на крыльях драконов… и ощущать истинную любовь. Не ту, что воспламеняет желанием, а ту, в чьей власти его утолить. И оставить тебя не опустошённым, не пушинкой на ветру, а цельным, полным, свободным.
Любовь и свобода? Я не думал прежде об этом… но не соединил бы вместе эти слова осознанно, потому что любовь, как и всякие узы в Сумраке, ограничивала, подчиняла и делала смешным само понятие свободы.
‒ Я был довольно бестолковым ребёнком, ‒ с неясной усмешкой заметил он. ‒ Не выносил мир и негодовал, что мир меня не выносит. И тут появилась она. Точнее, я знал её раньше, видел, но не замечал по-настоящему, пока она сама меня не заметила. Я был мальчишкой, а она была прекрасна… взрослая, искушённая, один её взгляд содержал больше опыта, чем вся моя жизнь. И когда я смотрел на неё, не понимая тогда, что это она первой на меня посмотрела… я даже не мечтал о ней ‒ не более, чем мечтал обратиться ветром и полететь. Но я был зачарован ею, хотя знал, что это пустые грёзы. И когда она позвала меня, я был поражён, сбит с ног, я просто не мог отказаться. И не хотел. Я был безумно ей благодарен. Или обезумел от счастья и чуда, как бездомный щенок от ласки и мясной косточки.
