У Энтиса, хорошо знакомого с едкой неситой, вырвался судорожный вздох. Вил слабо улыбнулся:
— Зато рука зажила. Потом с чего-то решил, что если напиться всерьёз, стену вроде как размоет. Нашёл одну дыру, где и ребёнку бы налили, и пил всякую дрянь, пока деньги не вышли, а там в драку ввязался. Думал, сломают мне проклятую стену вместе с рёбрами или убьют, и хорошо, коли убьют, и шло бы всё в трясины. Девчонка, служанка, разогнала всех от меня палкой, вытащила во двор и голову мне держала, пока меня наизнанку выворачивало, а потом той же палкой отлупила и прогнала. Через знак я там пел, пока не охрип, а она меня так и не узнала. Я первый раз после маминой смерти плакал… Знаешь, почему я в ущелье рук не разжал? Всадник-из-Бури поговорил со мной перед тем, как дверь распахнуть, а то разжал бы. Не было никого, кто мог меня удержать. Не было будущего. Одна грязь. И тени Кружев, словно в насмешку: вот мы, рядышком, а не поймаешь! Я понял, что начинаю ненавидеть отца, и стал думать только о маме. Лицо, голос, наши разговоры… в трясины «сейчас» — главное, я был её сыном… Я терял сознание на ходу: не видел, куда иду, слов своих не слышал, не помнил потом ничего. Меня и в Тень занесло во сне. И во сне стал играть, а очнулся, когда меня схватили и повели к столбам.
— Почему же ты им не объяснил? — прошептал Энтис, морщась, как от боли. — Почему?!
— А зачем? Не поверили бы или посмеялись, а всё равно бы высекли. Знаешь, как ты смотрел? Ты думал, я спятил, когда согласился на вторые десять ударов. Я знаю, думал. Я видел твои глаза.
— Я думал… — у Энтиса перехватило дыхание, — что ты очень смелый.
— И сумасшедший. — Вил усмехнулся: — Смелый? Ох, Энт, совсем наоборот. Они убили бы Лили, а я и с нею-то жил с трудом, а без неё только до речки бы и дошёл. Чем я рисковал? — он коротко рассмеялся. — Ты подарил мне жизнь, а потом и Чар. Жертва! Энт, послушай. — Он схватил друга за плечи и крепко сжал. — Если б ты не испугался ни на секундочку — был бы, во-первых, полным идиотом, а во-вторых, трупом. Они ж сами тебя боялись! У того, с ножом, руки тряслись. Ты бы рванулся, я в кустах зашуршал — и нож был бы в тебе. У них глаза были дикие. Выпили лишку или дрёмы нажевались, вот и напали. Таких надо бояться! Это не трусость. Не позор. Позор — это если бы спятивший придурок зарезал тебя в двух шагах от дома из-за тупой храбрости! Понимаешь? Мерцанье, хоть теперь-то ты понимаешь?!
…Энт уткнулся лицом в мою куртку. Получилось, что я его вроде обнимаю. Мама меня обнимала, и делалось хорошо, даже если всё было очень-очень плохо… Я осторожно коснулся его волос. Странное чувство: будто всё правильно, и не кого-то чужого я пробую приласкать, а родного, совсем как мама.
