И вот наступил долгожданный день охоты. Он выдался поистине чудным: тихим, без единого облачка, золотым от яркого солнца и багряной листвы, которая причудливым шуршащим ковром покрывала землю. Далекие прозрачные перелески и золотоствольные боры манили к себе и словно хоровод водили на горизонте. Воздух сухой, свежий наполнял грудь бодростью. И когда великий князь в сопровождении бояр вышел на крыльцо и с улыбкой стал прощаться с великой княгиней и сыновьями, у всех вырвался вздох облегчения — таким молодцом он выглядел. У ворот с одного краю уже ждала его пестрая толпа сокольников с соколами, пока что смирно сидящими под колпачками на рукавицах. А с другого краю псари с трудом сдерживали рвущихся в поле гончих.
Тятя одним махом вскочил в седло, и едва лишь царственный конь вырвался вперед, веселая нарядная кавалькада вершников поскакала ему вслед. И сразу на дворе стало тихо, пусто и скучно. Ваня совсем бы приуныл, кабы не выздоровление отца и его обещание по возвращении непременно взять наследника на ближнюю охоту.
Но была все же и радость: ожидание отца с богатой добычей — перепелками, тетеревами, зайцами, лисицами и еще Бог знает какими тварями, которых дядя Шигона обещал освежевать и поджарить на вертелах прямо на дворе.
Прошло несколько дней. Уже начали готовить хворост для костров, и котлы засияли начищенными боками возле березовых полениц. С утра Ваня вышел в большой зал, у открытого окна стояла мама и смотрела, как на дворе копают ямы для будущих костров, вбивают развилки для вертелов — готовятся к скорому пиру. Значит, тятя сегодня приедет! Ваня представил себя охотником и стал носиться из горницы в горницу, размахивая игрушечной саблей и подражая то лаю собак, то ржанию лошадей.
Громкий стонущий крик враз сломал его игру. Кричала мама. Это был будто не ее голос, всегда ровный и ласковый, и все-таки ее: Ваня понял это по округлившимся в ужасе глазам матери и странно, некрасиво распахнутому рту. Она взмахнула руками, как раненая птица крыльями, и ринулась по ступенькам лестницы во двор. За ней — толпа боярынь, причитая и всхлипывая.
Ваня со сжавшимся сердцем, с трудом переводя дыхание, едва поспевал за ними. Сквозь толпу нельзя было пробиться, но вдруг она расступилась сама, и он увидел отца. Дети боярские[9] и княжата[10] несли его на самодельных носилках, устланных мягкими попонами. Голенище высокого охотничьего сапога было распорото, оттуда выглядывало вспухшее бедро с черной язвой посредине. Запавшие глаза были закрыты, бледные губы сжаты, гримаса боли так искривила лицо, что сделала его почти неузнаваемым.
