Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрѣлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. "Я догадываюсь," сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ -- горесть и душевное волненіе истощили его силы -- "что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидѣлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послѣднее еще ужаснѣе для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мнѣ представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся грѣшнику. Наказаніе мое началось уже въ здѣшнемъ мірѣ. Весь адъ въ моей душѣ, и мученія мои неизъяснимы; но, за всѣмъ тѣмъ, я боюсь умереть.... Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вѣчномъ мученіи на томъ свѣтѣ удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здѣшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!" Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блѣдному лицу его.
"Не унывайте, любезный Петръ Ѳедоровичъ" -- отвѣчалъ Пронскій.-- "Надѣйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпѣніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства."-- Такъ! На васъ, великодушнѣйшій человѣкъ, и на вашу Софью Васильевну -- этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду -- сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цѣловать ее.-- Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мѣсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодѣянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодѣйствъ, то это обыкновенная участь всѣхъ людей; но судьба сиротъ, дѣтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. "Вотъ это дѣти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. "Смотрите, какія y нихъ звѣрскія лица! Они вѣрно пойдутъ по отцѣ!... Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провидѣнію; убѣдите ихъ, чтобы они простили меня -- продолжалъ Аглаевъ -- и рыданія его опять начались жестоко.-- Умоляйте ихъ, почтенный, добродѣтельнѣйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьбѣ несчастныхъ дѣтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей; но несчастная жена моя, но невинныя мои дѣти.... Я покрылъ вѣчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ..." Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ болѣе говорить ничего.
