Прощаясь, Дуняша сказала про Илюшу Бормотова, что приглянулся.
— Только смотри не обмолвись! — предупредила она Таню.
— Влюби-ка его, черта…
— Ну, дяденька, приезжайте к тяте, — прощаясь с Бердышовым, сказала Дуняша.
— Летом на Горюн собираюсь! — ответил Иван.
— На Горюн по воде ехать — руки собьешь, — ответила девушка.
— Я не один, работников возьму.
— Гольды какие работники! — как бы безразлично отозвалась Дуняша и мельком глянула на стоявшего поблизости Илью. — Русских бы нанял. Там ведь вода сильная!
Илья в это время смотрел на нее и живо отвел взор.
— Я могу нанять и русских в работники! — оказал Иван, задетый за живое.
Дуня чему-то засмеялась и села в кошевку. Колокольцы зазвенели.
— Вот девка какая приезжала красивая, — говорила Илье про Дуняшу его мать, — статная, брови соболиные… А, сынок?
* * *
Заботы о хозяйстве и детях не заслонили от Натальи беспокойства молодой невестки.
— Сама знаю, как в чужой дом входить, — говорила она.
Наталья часто ласкала Таню, проводила с ней долгие часы в задушевных беседах. Желая отблагодарить за доброту, а отчасти из страха — наслышалась и в песнях и в разговорах, как мучают невесток, если те работают плохо, — Таня изо всех сил старалась помогать ей.
— Какая прилежная, — замечала старуха. — Чистотка!
Таня понемногу привыкала к новой жизни в чужой семье.
— Мы невесток не клюем, — говорила старуха Татьяне. — Не из-за чего. Не то что на старых местах. Меня смолоду чуть совсем не склевали. Я знаю бабью-то долю…
— Напраслина! Напраслина! — сердился дед.
— Ишь, старый, слышит, оказывается!
— Не забыл еще!.. — шепотом пересмеивалась с молодухой Наталья.
Егор оделся полегче: рыжие нагольные унты, короткий рыжий пиджак, подпоясался натрое мочальной веревкой, встал на старые лыжи, подшитые коровьей красной шкурой.
Рыжая шапка, светлая борода, рукавицы красной шерсти.
— Весь рыжий, только гольдов пугать, — оказал дед.
Егор взмахнул палкой, ринулся вперед, в глубокие снега. Румяный Васька весело помчался за ним. Егор взобрался на сопку, вздохнул вольно.
— Вот она, заветная сторонка! Студеная да ветреная. Зато воля дороже всего. Теперь свой хлеб есть. Со своим хлебом можно походить, поохотиться. А ну, Васька, айда!..
Васька слушал отца и запоминал. Он плохо помнил старое, но от отца не раз слыхал, что тут вольней, чем на старых местах, и это радовало мальчика. А самому Ваське тут по душе. Не то что в голодной дороге, где чуть не все клянчишь у чужих, своего нет…
